— Тебе разве не нужно еще поспать?
Он заворочался, пытаясь устроиться поудобнее, и решительно покачал головой.
— Я за последние пару дней выспался на месяц вперед.
Наверное, обезболивающее все еще действовало, потому что он не кривился и не морщился, когда говорил или двигался.
— Стало приятной традицией. Я просыпаюсь, а тут ты сидишь, — его рука зашарила по простыне, и я подвинула ладонь ей навстречу. Он накрыл мои пальцы и слегка сжал их — насколько хватало сил.
— Не такой уж приятной, знаешь ли, — сварливо ответила я.
Я действительно не видела ничего приятного в двух наркозах подряд. И в ножевой ране тоже.
— То, что ты не сбежала, тоже довольно неплохо.
— А ты боялся?
— Немного.
Громов подмигнул мне и огляделся по сторонам.
— А сколько времени?
— Два или три ночи. О, почти три, — я бросила взгляд на настенные часы.
— Ты спать вообще собираешься? — он попытался придать голосу строгость, но, учитывая его текущее состояние, получилось скорее комично. — Кровати на двоих хватит.
— Предлагаешь мне ночевать в твоей постели? А ничего, что ты только после операции? — я вскинула брови.
— Так я только сон тебе и предлагаю. Прости, на все остальное я пока не способен, — понизив голос, ответил он, и я почувствовала, как по рукам поползли мурашки.
— Равноценный обмен. Ты спишь тут, и я тогда еще тоже посплю.
Мне не особо хотелось сопротивляться, поэтому я вернулась к креслу, выключила напольную лампу на длинной ножке, услышала негодующий вздох Громова и почти в полной темноте, наощупь подошла к кровати. Скинув штаны и свитер, я залезла под одеяло с противоположного от Громова края и с наслаждением уронила голову на подушку.
Он повернулся ко мне.
— Дразнишься? А свет зачем выключила тогда?
— Берегу твое здоровье. Тебе нельзя сейчас волноваться... и возбуждаться, — невинно отозвалась я.
— Туше. Но не надейся, что тебе сойдет это с рук, когда я поправлюсь. А я сделаю это очень скоро.
— Главное, чтобы на твоем пути к выздоровлению не вырос очередной эфэсбешник, — я рассмеялась и услышала его сдержанное фырканье.
Потихоньку я подползла к нему почти вплотную и уткнулась носом в правое плечо, щекоча его теплую кожу своим дыханием.
— Я же не железный... — сдавленным шепотом произнес он спустя несколько минут, и у меня изо рта вырвался нервный смешок.
— Спи уже, — также тихо ответила я и отодвинулась чуть назад.
Утром меня ждал неприятный разговор с мамой. Проснувшись рядом с ним в кровати, я тихо выскользнула из спальни, пока он еще спал. Наверное, остаточное воздействие наркоза — он не проснулся, даже когда я неловко задела рукой тумбочку, и на пол с грохотом приземлилась какая-то книга.
А вот внизу меня поймала мама. Перехватила по пути на кухню и поманила следом за собой. Она привела меня в ту комнату, в которой я когда-то, совсем в другой жизни, переодевалась перед тем злополучным ужином. Вроде и месяца не прошло, а кажется, что годы...
Мама остановилась посреди комнаты и, скрестив на груди руки, посмотрела на меня. Ясно. Этот взгляд не сулил мне ничего хорошего.
— Что происходит, Маша? — спросила она безо всяких прелюдий. — Что между тобой и Громовым?
— С каких пор он Громов, а не Кирилл Олегович? — я решила потянуть время.
— Когда речь идет о любовнике моей дочери, то он для меня — Громов, — мама продолжала рубить прямо с плеча.
— Он мне не любовник.
«Скоро станет. Наверное».
— Ты спала в его спальне!
— Мама, он после операции, о чем ты вообще говоришь?! Вот именно, я просто спала. На кровати. Там не только трахаться можно.
— Не выражайся при мне так! — мама поморщилась.
Для вдовы милиционеры и человека, который работает в доме у бандита и общается с одновременно бывшим ментом, афгановцем и начальником охраны того самого бандита, у моей мамы слишком высокие нравственные ориентиры.
— Маша, дочка, — она сменила тон, заметив, что я ощетинилась и ушла в глубокую оборону. — Ты пойми, я же за тебя волнуюсь.
— Не надо за меня волноваться, — машинально отозвалась я.
— Ты после Леши сама не своя была, — мама ступила на запретную территорию.
И это она не знала еще всей истории. Думала, он просто меня «поматросил и бросил», как говорится. Может, подпольный аборт подозревала — должна же она была как-то объяснить самой себе мое состояние, когда я два года не жила практически, а существовала, словно комнатное растение?
В общем, всей правды я, конечно же, ей не говорила и никогда не скажу. Иначе не знаю, что бы сейчас было...