Жалобно скрипнула дверь, и на крыльцо вышли Громов с водителем — естественно, здоровым, бритым наголо мужиком. В руках он держал бутылку с водой, и я облизала пересохшие губы.
— Все сделаем в лучшем виде, Кирилл Олегович, — заверил его водитель, перешагнув гнилую ступеньку, пересек в несколько шагов двор, спеша к машине.
Невольно я отметила, что из мерседеса меня вытаскивал другой охранник. Сколько же их у него?
— Тебе нужно что-нибудь? — Громов стоял на крыльце и смотрел на меня, засунув руки в карманы темных, испачканных в земле джинсов. Один рукав его черного свитера был наполовину оторван, другой — весь в дырках и прорехах. У него на предплечьях я увидела уже привычно выглядывающие краешки татуировок.
Я не ответила на его вопрос, потому что не могла сообразить, что сказать. Мысли путались у меня в голове, и я не знала, за какую браться первой.
— В городе? Привезти чего-нибудь? — терпеливо и медленно повторил мне Громов, словно душевнобольной. — Мы тут пару дней просидим.
— А можно мне уехать? — я облизала пересохшие губы. — Я буду молчать.
Мой глупый вопрос не вызвал у него ни улыбки, ни ухмылки.
— Нет, — мгновенно отрубил он и посмотрел на водителя, который дожидался, пока мы договорим. — Сигарет захвати побольше.
— Конечно, — тот кивнул и сел в машину.
Разбросав во все стороны грязь из-под колес, он уехал, и мы остались вдвоем. Я сглотнула и поднесла ладонь к шее, поправляя воротник.
— Твою же мать, — выругался Громов и врезал кулаком по обшарпанной стене дома. После его удара с тихом треском от дома отвалился кусок серой штукатурки. Наверное, когда-то давно она была бело .
Выглядел Громов жутко: кровь на лице засохла уродливыми разводами, часть ее он стер руками, и теперь алыми были еще и его ладони. Я, наверное, и сама была не лучше.
Словно прочитав мои мысли, он потянулся, взял с крыльца бутылку с водой из машины и протянул ее мне.
Я сделала несколько быстрых, жадных глотков и полила немного себе на ладонь. Ужасно хотелось в душ. В горячий. И в кровать, под теплое одеяло. И чтобы еще горячего молочка принесли, как в детстве.
— У тебя труба с собой есть? — охрипший голос Громова грубо выдернул меня из дурацких фантазий.
Я помотала головой. С собой. Смешно. Ему бы спросить, есть ли у меня в принципе какой-либо телефон, кроме стационарного в коммуналке.
Господи. Моя мама. Моя уютная, маленькая комнатка в коммуналке. Моя работа. Как я буду все это разгребать?!
— Э-э-эй, — Громов позвал меня как какого-то зверя.
Но меня трясло, и я даже не могла сделать ему замечание. Губы не слушались, зубы стучали друг о друга.
— Нет, так не пойдет, — он сбежал ко мне с крыльца и потянул на себя, и я неловко наступила на правую ногу.
Слезы брызнули из глаз прежде, чем я сообразила, что плачу. И вот я уже ревела в три ручья от боли, ужаса, страха, несправедливости, тревоги и еще тысячи вещей.
— Твою мать, — снова выругался он, схватил меня за ребра, закинул руки себе на шею и плечи и потащил к дому.
Деревянные полы, покрытые дешевой рыжей краской, жалобно заскрипели, когда Громов завел меня на кухню и усадил на колченогий табурет. Он зашарил по подвесным шкафам, хлопая дверцами, которые держались даже не на петлях, а на честном слове. В глубине одного из шкафчиков он все же нашел пыльную чекушку и, скрутив алюминиевую крышку, заставил меня хлебнуть прямо из горла.
Дешевый, ядреный спирт обжег горло. Дыхание сбилось, я принялась судорожно втягивать воздух, смотря на него ошалевшими глазами. Внутри меня водка, казалось, полыхала огнем. Из глаз с удвоенной силой полились слезы, но уже не из-за того, что мне было страшно. Водка вышибла из меня весь дух.
— Зато успокоилась, — прокомментировал этот козел, наблюдая за моими попытками откашляться.
Подвинув ногой к себе второй и последний табурет на невзрачной кухне, он сел через стол от меня и достал из заднего кармана изрядно потрепанную пачку сигарет. Прикурив первую, молча протянул ее мне. И на этот раз я взяла.
Руки дрожали, стесанные, поцарапанные пальцы болели. Да уж. Я чувствовала, что на голове с той стороны, где шла кровь, волосы слиплись в один невообразимый колтун. А на другом боку висели растрепанными, нечёсаными прядями. Жалкое зрелище вкупе с порванной и испачканной в земле и траве одеждой.
Громов курил какие-то жутко крепкие сигареты, и я закашлялась теперь уже из-за дыма. Я заметила, что он усмехнулся, и захотела показать ему средний палец. Я уже говорила, что злость придавала мне сил?.. А еще, похоже, забирала последние мозги.