Ференц кивнул.
— Это верно, но лишь в некоторой степени. Ведь кроме субъективного восприятия маски, есть еще и объективные обстоятельства.
— Какие? – Инспектор побарабанил пальцами по столешнице. – Не магические же свойства куска дерева?
— Именно что магические, - сказал Ференц взволнованно. – Конечно, сам по себе кусок дерева никаких таких свойств не имеет. Однако кусок дерева, вырезанный и раскрашенный в форме сверхъестественного существа, – это совсем другое дело.
Хорст внимательно посмотрел на Ференца.
— Откровенно говоря, не понимаю разницы, - сказал он несколько нетерпеливо. – Вырезанная или нет, деревяшка – это всегда деревяшка.
Ференц покачал головой.
— Точно так же можно было бы сказать, что бумага – это всегда бумага, а холст – это всегда холст. Однако вы же не отрицаете того воздействия, которое на нас оказывают книги и картины? Разве стоит игнорировать их очевидный эффект на сознание людей только потому, что материалы, из которых они изготовлены, просты и понятны?
Полицейский чуть пожал плечами.
— Хорошо, допустим, - сказал он, не сводя с антиквара скептического взгляда. – Однако мы сейчас говорим о якобы магических свойствах туземной маски. Это не то же самое, что литература или искусство.
— Вот именно, что почти то же самое, - сказал Ференц с жаром. – Как по мне, это как раз явления одного порядка, как искры и молния.
— Что же у них общего? – поинтересовался Хорст. – Разве только воздействие на умы? Но это было бы глупо отрицать.
— Это есть, и есть еще кое-что. Видите ли, в случаях, когда многие люди воспринимают один и тот же символ одинаково, он начинает жить как бы отдельной жизнью, воздействуя даже на тех, кому этот символ непонятен.
Лицо инспектора сохраняло выражение непонимания, поэтому Ференц продолжал:
— Возьмите, к примеру, скульптуру кого-нибудь из итальянских мастеров. За несколько столетий беспрерывного восхищения она становится символом изящества или силы, и теперь любой необразованный кучер будет ощущать неосознанный восторг перед ней, даже если ни его воспитание, ни тонкость вкуса не позволяют ему в точности сказать, что же именно его так в ней притягивает.
— Значит, вы считаете, - сказал Хорст, - что этот неосознанный восторг перед старинными шедеврами вызван, так сказать, однонаправленным восхищением предыдущих поколений? Я правильно вас понимаю?
— Совершенно верно. Однако не стоит забывать, что даже в самой восхитительной статуе наш художественный вкус не видит никаких мистических свойств. Если же прибавить сюда ту чистую, неиспорченную сомнениями веру в сверхъестественное, которая так характерна для первобытных народностей, то эффект возрастает многократно. Возможно, - прибавил он задумчиво, - этим отчасти объясняется и тот особенный трепет, который мы испытываем при виде, скажем, античных статуй, особенно когда сравнить их, к примеру, с позднейшими копиями.
— Ну, здесь скорее дело в уровне мастерства, - заметил инспектор. – Все-таки греков сложно превзойти.
Ференц покачал головой.
— Если вы видели старые греческие скульптуры, вы наверняка замечали, как грубо они сделаны. Но это совершенно не уменьшает того ощущения величия, которое они вызывают у созерцающего их человека.
— Значит, по-вашему, все дело в том, что…?
— Все дело в том, - сказал Ференц, - что мастера нового времени, по сути, ваяли скульптуры, как горшечники изготавливают посуду: исходя из утилитарных нужд и представлений о красоте. В отличие от них, древние не просто тесали мрамор – они в буквальном смысле творили героев и богов. И для них статуя Аполлона или Геракла была не каменным изваянием для украшения сада или дома, не усладой для глаз, а самым настоящим «во-площением» – плотью для сходящего на землю божества.
На время воцарилась тишина, прерываемая только сопением закипавшего чайничка. Затем заговорил Хорст.
— Значит, вы думаете, - сказал он, - что ваш вчерашний обморок связан с некой силой, которой совместное воображение дикарей наделило маску? И поскольку дикарей этих было достаточно много, и все они искренне верили в силу этого божка, то теперь эта маска имеет свойство воздействовать даже на людей, не разделяющих их туземной религии?
Ференц кивнул.
— Именно так.
Инспектор покачал головой.
— Мне все-таки кажется, что вы слишком впечатлительны, - сказал он, наблюдая, как Ференц снимает чайничек с огня и заваривает свежий чай. – Этот случай вполне можно объяснить обыкновенным самовнушением.
— Объяснить его можно по-разному, - проговорил антиквар задумчиво. – Просто не все объяснения будут соответствовать истине. Кстати, где теперь эта маска? В лаборатории?
Полицейский похлопал себя по карману.
— Вот как? – Ференц недоверчиво приподнял брови. – Только не говорите, что вы захватили ее с собой в надежде, что я…
Глаза инспектора сверкнули.
— Давайте договоримся, - сказал он с некоторым раздражением. – Я прагматик и атеист, и я не верю во всю эту эзотерическую чушь. Но, – тут он приподнял чашку, – только в том случае, если эта чушь бездоказательна. Как только появляются доказательства, это уже не эзотерика – это улика.
— Что ж, мне нравится ваш подход.
— Тогда окажите мне милость и посмотрите на маску еще разок. Может быть, вы увидите то самое недостающее звено в цепи расследования, которое поможет нам поймать преступника.
— Пожалуй, я взгляну на нее, - сказал Ференц, - но на сей раз в перчатках. На всякий случай.
Полицейский торжественным движением вынул из кармана пару медицинских перчаток, а затем и знакомый сверток.
Ференц улыбнулся, надел перчатки и развернул маску.
— Только хочу вас предупредить, - сказал он серьезно. – Нет никаких гарантий результата. Видения приходят ко мне совершенно свободно, иногда показывая прошлое в деталях, а иногда ограничиваясь смутными намеками. А поскольку этой маске, по-видимому, не меньше ста лет, то и впечатлений на ней накопилось немало.
— Я понимаю. – Инспектор вынул блокнот. – Приступайте, прошу вас.
Бросив взгляд на своего собеседника, Ференц положил руку на маску, и на его лице появилось болезненное выражение, тут же сменившееся сосредоточением. Хорст, не открываясь, следил, как по лицу антиквара пробегали облака впечатлений, заставлявших его то хмуриться, то печально опускать уголки рта.
— Я вижу кабинет, - проговорил он наконец. – На столе беспорядок, несгораемый шкаф открыт. Вор, там был вор… Он влез в окно, пока старик был в клубе. Обыскал комнату, перелистал бумаги, но того, что искал, не нашел.
Хорст яростно зачеркал в блокноте.
— А кто вор, видите? Хотя бы какие-нибудь приметы.
— Это мужчина. Его лица я не вижу. Погодите… - Ференц чуть вздрогнул. – Маска демона… Она надета на его лицо…
Полицейский бросил на него взгляд и, чуть пожав плечами, сделал пометку в блокноте.
— Что он искал?
— Ключ.
— Какой еще ключ?
— Не знаю. Все, что я слышу, это «ключ». Но старик неожиданно вернулся раньше обычного…
Ференц замолчал, и полицейский поднял на него глаза. Лицо антиквара побледнело, а застывший взгляд, казалось, рассматривал невидимые картины.
— Старик вернулся, и что дальше?
— Он схватил вора за горло. Вор нащупал на столе какой-то предмет…
— Какой?
Ференц сосредоточенно нахмурился.
— Мне кажется, это табакерка… Он схватил ее и швырнул прямо в Гюнтера. Я вижу, как облачко табака окутало его лицо…
Карандаш инспектора вновь пришел в движение.
— Доктор ничего не говорил о табаке, - заметил он. – Но я уточню.
Ференц снял руку с маски.
— Это все только впечатления, - сказал он утомленно, - и я пока не вижу в них никакого смысла. К примеру, как табак, попав в лицо, мог убить человека?
Инспектор пожал плечами и закрыл блокнот.
— Может, у старика была на него аллергия. А может, в табакерке хранился совсем не табак.
Ференц аккуратно завернул маску обратно, а затем снял перчатки и выбросил их в печку.
— Теперь, господин инспектор, - сказал он с нескрываемым облегчением, - вам осталось только проверить мои галлюцинации. Я вам больше не понадоблюсь.
Инспектор ухмыльнулся и отпил чаю.
— Это пока открытый вопрос. Кстати, превосходный чай.
— Индийский.
— Вижу, вы тоже неравнодушны к сувенирам из тропиков.
— Сознаюсь, неравнодушен. – По лицу Ференца скользнула улыбка.
— А я, - сказал полицейский, - неравнодушен к быстрому раскрытию дел. Поэтому, если ваши «галлюцинации» окажутся верными, снова ждите меня в гости.