Между прочим, у Димитриоса было много денег, очень много. Куда они подевались? Как пришли, так и ушли? Но вряд ли Димитриос был из тех, кто легко расстается с награбленным. Да и что в конце концов известно о нем? Жалкие обрывки информации, причем о промежутках в три-четыре года в досье вообще ничего не говорится. Да, досье перечисляет его установленные преступления, но ведь преступлений должно быть больше и наверняка гораздо более тяжких. Латимеру очень хотелось представить, как Димитриос сидит, как ходит или ест. В Лионе он был год назад, а что было потом? И как он оказался на Босфоре, где его настигла Немезида?
Конечно, полковник Хаки сказал бы, что все эти вопросы к делу не относятся, поскольку, с точки зрения профессионала, дело было закончено. Но ведь остались же, наверное, в живых люди, знавшие Димитриоса: его друзья (есть ли у таких, как он, друзья?), его враги; те, кто с ним встречался в Смирне, в Софии, в Белграде, в Эдирне, в Париже, в Лионе. Да, вероятно, по всей Европе были рассеяны люди, знавшие его. Если с ними встретиться и расспросить, то составится своеобразная биография Димитриоса.
Сердце у Латимера так и подпрыгнуло. Ну что за дурацкая идея! Придет же такое в голову! А впрочем, если начинать, то, конечно, сначала надо съездить в Смирну и уже оттуда пройти путь этого человека, пользуясь досье. Получилось бы самое настоящее расследование. Едва ли удастся найти новые факты, но ведь сам процесс поиска мог быть захватывающе интересным. Гораздо интереснее той нуды, которой занимаешься, когда сочиняешь детективы. С другой стороны, только совершенно спятивший человек способен на такой шаг. Но ведь идея сама по себе очень заманчива, и если говорить честно, то в Стамбуле он изнывает от скуки...
В этот момент Латимер поймал взгляд полковника, который, поморщившись, сказал:
- Жара, да еще этот запах - просто невыносимо. Ну как, вы удовлетворили свое любопытство?
Латимер кивнул. Он обратил внимание, что полковник как-то странно смотрел на труп, точно это была подделка, сделанная им собственноручно, которую придется теперь здесь оставить. Вдруг он протянул руку и, схватив труп за волосы, посмотрел ему прямо в лицо.
- Большой был мерзавец, - сказал он. - Странная все-таки штука - жизнь. Знаю его почти двадцать лет, но только сейчас встретились лицом к лицу. Жаль, что от мертвых ничего не добьешься.
Он разжал пальцы, и голова с глухим стуком ударилась о стол. Полковник достал из кармана носовой шелковый платок и тщательно вытер пальцы правой руки.
- Чем скорее его закопают, тем лучше, - сказал он и пошел к выходу.
Год 1922-й
На рассвете 26 августа 1922 года турецкая национально-освободительная армия под командованием Мустафы Кемаль-паши атаковала позиции греческих войск вблизи Думлу-Пунар, в двухстах милях восточнее Смирны. Вечером того же дня разгромленная греческая армия начала отступление на запад, к Смирне. В последующие дни отступление превратилось в беспорядочное бегство. Греки вымещали горечь поражения на турецких мирных жителях: от Алашехра до Смирны дымились развалины, под которыми были погребены старики, женщины и дети. В ряды турецкой армии вливались анатолийские крестьяне, горевшие желанием отомстить грекам за причиненные ими страдания. Трупы турецких мирных жителей стали чередоваться с трупами зверски замученных греческих солдат. Но главным частям греческой армии все-таки удалось бежать на кораблях, стоявших в порту Смирны. 9 сентября 1922 года турецкие войска захватили Смирну.
За эти две недели в городе, в основном населенном греками и армянами, скопилось огромное число беженцев, которые стекались в Смирну, полагая, что греческие войска будут защищать город. Но Смирна оказалась для них ловушкой.
В руки турок попал список членов Армянской лиги обороны Малой Азии, и в ночь на 10 сентября кварталы города, в которых проживали армяне, были заняты вооруженными отрядами. Они должны были найти и уничтожить членов этой организации. Разумеется, было оказано сопротивление, что послужило сигналом к всеобщей резне. В город ввели войска, которые начали методически истреблять население нетурецких кварталов, не щадя ни стариков, ни детей, ни женщин. Людей вытаскивали из домов, из подвалов и чердаков, где они прятались, и убивали прямо на улице. Церкви, в которых многие пытались найти убежище, обливали бензином и поджигали. Тех, кто пытался бежать из огненного кольца, закалывали штыками. Огонь вскоре перекинулся дальше, и город запылал.
Потом ветер вдруг переменился, и та часть города, в которой жили турки, оказалась вне опасности. Все остальное, за исключением железнодорожной станции и нескольких домов возле нее, было охвачено пожаром. Несмотря на это, убийства продолжались. Войска, оцепившие город, расстреливали каждого, кто пытался вырваться из этого ада. Говорят, некоторые особенно узкие улочки были так забиты трупами, что к ним долгое время нельзя было подступиться из-за страшного зловония. Многие пытались спастись вплавь, добравшись до стоящих на рейде кораблей. Стена огня гнала этих несчастных в воду. Говорят, крик стоял такой, что его слышно было на расстоянии двух-трех миль. Утром 15 сентября резня и пожар прекратились. Всего за эти дни погибло сто двадцать тысяч человек. Так гяур Измир (неверная Смирна) расплатилась, по мнению турок, за свои грехи.
Еще в поезде Латимер пришел к неопровержимому выводу, что поступил как последний дурак. Во-первых, ему следовало обратиться с просьбой к полковнику Хаки, потому что без его помощи доступ к материалам военного суда над Дхрисом Мохаммедом весьма и весьма проблематичен. Во-вторых, он знал по-турецки всего несколько простых фраз, и даже если бы эти материалы каким-то образом попали в его руки, он не смог бы их прочесть. Короче говоря, отправившись на охоту за призраком (что было нелепой затеей само по себе), он, так сказать, прибыл на место охоты с голыми руками, что уже свидетельствовало об идиотизме охотника.
Если бы не превосходный отель, в котором он поселился, не чудесный вид на залив и выгоревшие под солнцем холмы (их цвет, напоминавший цвет солдатской гимнастерки, прекрасно гармонировал с цветом моря), да не предложенная самим хозяином отеля, французом, бутылка сухого "Мартини", Латимер, недолго думая, вернулся бы обратно в Стамбул. Так уж и быть, решил он, черт с ним, с этим Димитриосом, побуду в Смирне денек-другой, и стал распаковывать чемоданы. А на другой день, недовольно пожав плечами, он отправился к хозяину отеля и попросил его найти хорошего переводчика.
Федор Мышкин, маленький, заносчивый человек с толстой, сильно отвисшей нижней губой, начинавшей дрожать, когда он волновался, имел на набережной небольшой офис, обслуживающий капитанов торговых судов и их помощников. Он переводил для них деловые документы, а если требовалось, то был и личным переводчиком. Этим он зарабатывал на жизнь после того, как бежал из Одессы от большевиков в 1919 году. Как ядовито заметил хозяин отеля, этот бывший меньшевик повсюду говорил о своей любви к Советам, однако не спешил возвращаться на родину. Ничтожная личность, быть может, подумаете вы. Тем не менее переводчик он был, безусловно, отличный.
Он разговаривал с Латимером тонким писклявым голосом на очень хорошем английском, правда, часто совершенно не к месту употреблял жаргон.
- Если вам что-нибудь нужно, - сказал он, почесываясь при этом, - вы только намекните, и это обойдется вам дешевле дерьма.
- Я хочу просмотреть архивные записи об одном греке, бежавшем отсюда шестнадцать лет назад, в сентябре 1922 года, - сказал Латимер.
От удивления брови у Мышкина полезли вверх.
- В 1922 году? - Он рассмеялся и провел пальцем по шее. - Да их тогда столько здесь исчезло, что и не сосчитать. Страшное дело, сколько тут турки выпустили греческой крови!
- Этот человек спасся на одном из судов. Звали его Димитриос.