Второй пример относится к спектаклю «Дядюшка Гарри» [1], который мы играли в Лондоне в течение почти целого года. Я был режиссером спектакля, и мне же пришлось исполнять роль Гарри. Невыгода такого положения превышает его выгодные стороны: если режиссер занят в одной из ролей, он не может объективно судить ни о своем собственном исполнении, ни об игре остальных актеров. Есть здесь и другая трудность, так как при этих обстоятельствах сосредоточенность на своих актерских задачах мешает режиссерскому чувству целого, и наоборот; да и актеры в свою очередь испытывают какую-то неловкость, полагая, что режиссер, играющий вместе с ними, не спускает с них своего режиссерского глаза, хотя это далеко не так.
«Дядюшка Гарри» шел уже несколько месяцев подряд, и спектакль растянулся чуть ли не на двадцать лишних минут по сравнению с премьерой. И, конечно, он уже не был так свеж, как в первые недели. Однако мы не могли бы точно указать, какие именно сцены особенно утратили свою непосредственность: и на глаз и на слух нам казалось, что мы повторяем все в точности так, как это было установлено. И никто из нас не мог прямо ткнуть пальцем в то место, которое вызывало затяжку спектакля, поскольку причина ее крылась в том, что каждая сцена в чем-то чуть-чуть затягивалась.
И вот я назначил репетицию, но, вместо того чтобы проходить с актерами ту или иную картину, я написал их имена, включая и мое собственное, на клочках бумаги и положил их в шляпу. Затем, вытаскивая эти бумажки одну за другой и прочитывая написанные на них фамилии, я предлагал актеру, имя которого я называл, подняться на сцену и разыграть в порядке импровизации этюд. В этюде надо было оставаться тем персонажем, роль которого данный актер исполнял в пьесе, но обстоятельства действия нужно было придумать такие, каких в пьесе не было. Актеры согласились попробовать, и хотя несколько смущались, но живо принялись за дело, помогая друг другу, и прошли через это испытание с различной степенью успеха.
Все роли в пьесе были, что называется, «характерными». По моим наблюдениям, каждый актер за то время, пока мы ежедневно играли этот спектакль, уже успел несколько исказить созданный им ранее образ; все мы в той или иной мере стали подчеркивать те черты в образе, которые легче всего нам давались или вызывали одобрение публики. Поэтому еще до начала назначенной репетиции я рассказал своим товарищам, насколько изменилось, судя по отзывам, мое собственное исполнение роли, и просил их подумать, не происходит ли нечто подобное и с ними самими. По окончании наших импровизаций я попросил всю труппу откровенно ответить на вопрос, не стали ли теперь очевиднее те изменения, которые вкрались в нашу игру в процессе ежевечерних представлений. За одним или двумя исключениями, все мы признали, что перемены действительно произошли и что опыт с импровизацией доказал нам это. Во всяком случае, в тот вечер мы не только встретили особенно восторженный прием у публики, но и вернули утерянные нами двадцать минут.
Конечно, в тех условиях, в каких работают Шекспировский мемориальный театр в Стратфорде-на-Эйвоне и театр Олд Вик, где есть настоящий сменный репертуар и где актеры не вынуждены играть каждый вечер одно и то же, у них меньше шансов «окостенеть». И поскольку в дневное время там идут обычно репетиции какой-нибудь новой пьесы, творческое воображение актеров сохраняет свою силу и голосовой аппарат их всегда настроен.
Но даже после целого дня репетиций я чувствовал бы себя очень неважно перед вечерним выступлением, если бы не проделывал ряда физических упражнений или не спал хотя бы с полчаса (что предпочтительнее); когда времени у меня на это не хватает, я стараюсь прилечь на диван или даже просто растянуться у себя в уборной на полу. Такую привычку к отдыху, кстати сказать, вырабатывали у себя и многие старые актеры.