Всего забавнее была оговорка Джона Филиппа Кембла, когда он, раздраженный пищавшим в зрительном зале ребенком, оборвал собственную реплику и, выйдя к рампе, заявил: «Леди и джентльмены, либо пьеса должна замолчать, либо младенец не может продолжаться». Трудно поверить в то, что только за последние 250 лет в нашем театре между актерами и зрителями установилось некое перемирие. Ведь еще в Шекспировские времена, как мы знаем, зрители партера не усматривали в спектакле ничего, кроме «непонятного кривлянья и шума». Только в царствование королевы Анны, в январе 1704 года, был издан декрет, запрещавший посетителям театров вторгаться к актерам на сцену. Тем не менее вплоть, до последних лет царствования королевы Анны наиболее «изысканные» люди, как сказал бы Сиббер, или «знать», как определил бы их Честерфилд [24], сохраняли свою привилегию не только ходить за сцену, но и заполнять кулисы и даже устраиваться прямо на подмостках. «Сквозь эту толпу, — пишет доктор Доран [25] в своей «Летописи английской сцены», — актеры должны были локтями пробивать себе дорогу». И хотя всякая иллюзия была вконец разрушена, тем удивительнее представляется мне успех актеров, которые умели делать свою печаль искренней, а юмор — непосредственным и органичным. Это не была толпа воспитанных и внимательных людей, это было сборище нахалов, разгуливавших и переговаривавшихся между собой, обменивавшихся приветствиями с теми, кто был в зале, или обращавшихся прямо к актерам, из которых главному они, наверное, особенно досаждали. Добиться «благопристойности и чистоты на сцене» — такова была великая цель Сиббера, и, когда благодаря его настойчивости и декрету королевы Анны вся эта «кочующая» часть зрителей была в конце концов водворена на подобающее ей место в зале, произошел столь заметный сдвиг к лучшему, что обе стороны оказались в выигрыше. Декрет запрещал «появление на сцене кого-либо из публики независимо от звания, а также ношение масок в помещении театра, вход без предварительной оплаты и совершение на сцене каких-либо поступков, противных религии и благопристойности».
Можно составить себе некоторое представление о возбудимости и вспыльчивости — если не просто грубости — зрительного зала во времена Беттертона [26], когда он впервые выступил в «Гамлете». Здесь я опять приведу слова доктора Дорана: «Возчики дрались из-за мест с яростью древних бриттов, сражавшихся на колесницах. Около входа в театр толпа схватила судебного пристава, покушавшегося арестовать какого-то вполне благопристойного посетителя театра. Представителя власти сунули в бочку и катали беднягу по всей площади. Дело кончилось тем, что бочку швырнули под карету, вынырнувшую внезапно на полном ходу из соседней улицы». От более поздних времен до нас дошел рассказ про одного «незначительного, но довольно тучного и невысокого ростом актера Холингсуорта», который во время антракта заглядывал в зрительный зал сквозь отверстие в занавесе (чего, кстати сказать, суеверно избегают в современном английском театре) и его «мигающий глаз» был замечен каким-то головорезом, чистившим ножом яблоко: «Он швырнул нож, быть может наудачу, с такой роковой меткостью, что кончиком ножа задел глаз безобидному актеру, и тот в результате чуть не ослеп».