Но кто же на самом деле эти писатели, которые, умея воспроизводить любой стиль, лишены собственного? Таких в действительности нет. Даже лучших пародистов, как, например, Бирбома [26], можно безошибочно узнать по их стилю. И кто — если следовать Уолкли — те актеры-протеи, которые прибегают к такому фокусу — фокусу, столь же невыполнимому? Уолкли прав, говоря, что играющий актер может имитировать (и я согласен, что самым оперативным понятием тут служит слово «имитация») «лишь нечто внешнее — жесты, манеру произношения, наружность». Но, когда он начинает рассуждать об актере, пытающемся выразить то, чего нет в его собственной душе, я думаю, он впадает в ошибку. Актер, если только он не случайно занят в текущем репертуаре, никогда не делает подобных попыток (а в некрологе такой актрисе, как Дузе, вряд ли можно вообще говорить об этом). Актер, сумевший завоевать право голоса и право выбора своих ролей, обычно не пытается «выразить то, чего нет в его душе».
Однако душа у актера не всегда бывает в таком состоянии, чтобы гарантировать успех, как это и случается с некоторыми актерами в некоторых ролях. Ирвинг, говорят, провалился на первых же представлениях и в Лире и в Ромео. Но было бы дико предполагать, будто в душе Ирвинга не было ничего от Лира и еще меньше от Ромео, тем более что оба эти характера вполне укладываются в пределы возможностей всех тех актеров, которых Уолкли высокомерно называет протеями. Быть может, Ирвинг не был самым совершенным Лиром или идеальным Ромео, но это лишь подтверждает мою точку зрения, лучше всего изложенную Генри Джеймсом [27] в его очерке о Коклене. Джеймс нашел очень точные слова для определения того, что я назвал бы классической системой актерской игры в противоположность романтической. (Позвольте мне внести полную ясность в свою точку зрения по этому вопросу: классиками я считаю презираемых Уолкли актеров-протеев, а романтиками — тех, кто каждую роль строит в соответствии со своей собственной личностью. Я знаю, что определение это неполное, и поэтому предлагаю вам самим выработать ваше собственное.) Вот что говорит Генри Джеймс, захлебываясь в похвалах актеру, которым он восхищался превыше всех, то есть Коклену, готовившемуся в то время совершить турне по Америке:
«Чтобы насладиться всеми тонкостями его игры, надо держать свой слух таким же открытым, как и глаза, и даже больше. Если американские зрители сумеют этому научиться или хотя бы проявят готовность научиться, им будет преподан изысканнейший урок — урок, убеждающий в том, что игра актера есть искусство, способ применения этого искусства есть стиль, а стиль — это выразительность, составляющая соль жизни. Зритель получит от этого урока нечто большее, чем простое впечатление: он обретет новую мудрость».
Насколько сильнее звучат эти строки по сравнению со следующими строками Уолкли, сказанными им о великой итальянской актрисе:
«Дузе, безусловный и абсолютный художник, если таковой вообще когда-либо был, выражала себя, свою собственную душу; красота ее игры заключалась в ее выразительности».
То же и у Коклена. И хотя выразительность бывает иногда сравнительно невелика по своему диапазону, даже как бы обращена вовнутрь, тем не менее она всеобъемлюща; такова выразительность Шардена [28] и Пруста [29], такова и игра актера, которая то обращается вовнутрь, то направляется вовне. Выразительность может проявляться как в широких полотнах Рубенса [30] или Чосера [31], так и у Блейка [32], где она, охватывая мир современный и мир грядущий, остается все же лишь выражением его внутреннего мира.
Однако существенны ли эти различия? Не думаю. Существенно только наличие выразительности. Я уже говорил, к чему клонятся мои собственные актерские симпатии. Тем не менее я считаю, что самые совершенные и непреходящие актерские работы, — впрочем, лучше сказать достопамятные, ибо фактически работа актера всегда недолговечна, — созданы актерами и актрисами, далекими от протеев, то есть теми, кого мы называем актерами с индивидуальностью. Я не могу утверждать, что эти актеры часто достигают вершин разнообразия: Чаплин, как мне кажется, располагает всего двумя характерами: бродяги и его противоположности — щеголя Верду или Великого Диктатора; Грета Гарбо как будто никогда и не пыталась показать что-либо, кроме смены настроений; Мэри Темпест пускается в любое плавание, но она всегда сама определяет для себя направление ветра и погоду. И тем не менее я преклоняюсь перед всеми троими.
Но вы понимаете, к чему я клоню? Быть может, и Уолкли со своей позиции целился в ту же точку. Есть актеры «с индивидуальностью», а все остальные — «протеи», как называет их Уолкли.