Но вы вправе спросить, какое же отношение имеет все это, то есть интуиция, настроение, процесс обдумывания и поисков ключа, к методу, к системе?
***
Конечно, все это носит очень личный характер; да к тому же и актерские достижения живут не дольше, чем сами актеры, — не то что в других искусствах, где возможно достигнуть определенного уровня и поддерживать его, имея, как писал Ли Страсберг, некий «запас классических правил, находящих свое выражение в творениях великих мастеров». Что же касается театра, то мы и сегодня еще можем сказать (как это сказал Лессинг в XVIII веке), что у нас есть актеры, но нет актерского искусства.
***
Студент или преподаватель, пытающийся найти истоки, с которых начинается история методов актерской игры, должен обладать здоровым сердцем и ясной головой. Один из самых древних дорожных знаков на этом пути заставляет нас обратиться к науке красноречия и риторики. Нам надо с должным вниманием отнестись к этому знаку, потому что он ведет нас в такую глубь времен, как пятое столетие до нашей эры, и в такую даль, как Сиракузы, где, как говорят, грек Коракс [9] первый признал красноречие искусством и начал обучать ему своих учеников. А на обратном пути нам пришлось бы надолго остановиться для встречи с Аристотелем, «Риторика» которого для многих поколений стала настольной книгой и который взял риторику под свое покровительство, назвав ее служанкой добродетели. Соображения о связи риторики и добродетели могут представить для нас сегодня особый интерес. Недурно было бы поболтать и с Дионисием Галикарнасским [10] (на нашем обратном пути мы уже прошли что-то около 450 лет), поскольку Дионисий был одним из первых, кто на собственном примере доказал, что в обязанность критика входит не столько осуждение, основанное на заранее установленных правилах, сколько умение распознавать то, что дает нам удовольствие. Если бы мы располагали временем, мы попросили бы Дионисия объяснить, что он имеет в виду, говоря об удовольствии: быть может, это несколько приблизило бы нас к предмету наших поисков.
Покидая его и помахав рукой еще трем ораторам, которых мы благодаря театру считаем своими старыми друзьями, — Бруту, Цезарю и Марку Антонию, — мы могли бы зайти по пути и в дом к тому, кто носил звучное имя Квинтилиана [11]. Несмотря на то что он жил в первом веке нашей эры, он имел немалое влияние на студентов эпохи Средневековья и Возрождения. Но мы не остановимся ни у одного из них, и не только потому, что наше путешествие слишком бы затянулось, но и потому, что, хотя многие из этих ораторов и мастеров риторики пользовались примерами из театральной практики, никто из них не сказал ничего об игре актера. Говорили о драме, о трех единствах, но не об игре. Квинтилиан даже прямо сказал: «Что может менее подобать оратору, чем модуляции голоса, напоминающие театр?»
Мне кажется необходимым упомянуть об этом, поскольку сочинение Квинтилиана «De institutione oratoria» широко применялось в XVII веке теоретиками того времени и иезуитскими священниками, влияние которых существенно сказалось на обучении школьников в актеров-любителей. Не так давно в Бристольском университете были приведены весьма убедительные доводы в подтверждение того, что актерское исполнение в эпоху Елизаветы строилось на основах риторики. Я не собираюсь оспаривать это положение, но очень признателен мистеру Джозефу, который остроумно предостерегает нас против «попыток снова ввести риторику в нашу общественную жизнь, в наши школы и театры». Это предупреждение вызвало поток нападок со стороны по крайней мере четверти зала и, несомненно, расстроило всех тех из наших шекспироведов, кто не думает успокаиваться, пока не увидит пьес Шекспира, восстановленных по рисункам старого театра «Глобус» с его галереями, актерскими уборными, соломенной крышей, всякими рюшами, пищащими Клеопатрами, псевдоелизаветинской фонетикой и прочим. По этому поводу позволю себе сделать два замечания: во-первых, я бы хотел, чтобы кто-нибудь осуществил все это полностью, с тем чтобы разделаться с этой затеей раз и навсегда; во-вторых, я думаю, что, если бы Шекспир увидел все это собственными глазами, он бы, наверное, воскликнул: «Боже мой, неужели вы все это так до сих пор и делаете!»