По соседству с ними еще больше граффити и разбитых окон, чем я привыкла видеть. Красной косой помечены очень многие двери. Некоторые уже закрашены белым, но символ заражения все равно проступает.
На некоторых окнах висят красные баннеры, украшенные черными косами. Я не уверена, что это значит, но пытаюсь держаться поближе к Уиллу.
Мы вынуждены переступать через следы засохшей крови не единожды. А еще кто-то высадил цветы вдоль края тротуара, и здесь есть несколько деревьев. Мы даже проходим мимо заброшенного открытого участка, на котором установлена ветхая надпись ОБЩЕСТВЕННЫЙ ПАРК. Люди привыкли заботиться о таких местах, и, конечно, некоторые все еще этим занимаются.
Я отвожу глаза, когда мы проходим мимо черной повозки. Собиратели трупа приехали сюда рано.
На здании прямо перед нами большое, размашистое сообщение, нацарапанное огромными буквами: НАУКА ТЯНЕТ ВНИЗ. ВСПОМНИТЕ БОГА.
— Это же нонсенс, — говорю я, охотно отвлекаясь от тел в корзине.
— Наука нас разрушает, — говорит Уилл. Это меня шокирует. Как наука может нас разрушать? Наука спасает нас. — Религия тоже разрушает, — добавляет он. — Но, возможно, мы должны попробовать верить снова. Я не знаю.
Я видела граффити, но никогда не слышала, чтобы кто-то сомневался в науке.
Спотыкаюсь о выбоины в тротуаре. Уилл поддерживает меня.
— Надеюсь, ты будешь более осторожной, — вижу, он не дразнит меня. Совсем не как в клубе.
Так как не могу обещать, что буду более осторожна, не отвечаю. После долгого молчания он говорит:
— Я бы попросил тебя не рассказывать обо мне, о моей жизни.
— Кому бы я стала рассказывать?
— Богатым друзьям? Некоторые члены клуба бывают весьма агрессивны в некоторых вещах.
— Какого рода вещах?
— В охоте за подробностями личной жизни.
Итак, я не единственная, кто заметил, как он привлекателен. Ревность обжигает меня, а затем приходит волнение. Я знаю о нем то, чего не знают другие девушки, а он хочет, чтобы все так и оставалось.
Теперь мы приближаемся к границе между нижним городом и верхним. Вооруженные стражи стоят вдоль тротуара. Они поворачиваются к нам, но мы оба носим маски, поэтому причин останавливать нас у них нет.
Здания здесь более богатые, но витрины магазинов в большинстве своем закрыты, окна заколочены, а товары убраны. Курьеры торопятся из одного места в другое, их нанимают состоятельные семьи, чтобы бегали по их поручениям, в то время как они могли бы не покидать своих домов.
— Вот здесь я живу, — говорю я, указывая вверх. Мама говорит, что Аккадиан Тауэрс были спроектированы, чтобы воспроизвести в действительности декорации сказки. Еще несколько башенок должны были быть достроены, но второе здание осталось незавершенным, так как ударила чума.
— Конечно, — говорил он. — Чем богаче вы, тем дальше от земли хотите жить, верно? — он посылает мне долгий ищущий взгляд. — Но ты в чем-то другая.
Я другая. Я не всегда была богата. Я была голодна и напугана. Я никогда никому не рассказывала о тех днях. Никогда не говорила о страхе, или холоде, или почему я все еще боюсь темноты.
Я никогда не рассказывала о дне, когда умер мой брат-близнец. Думаю, я могла бы рассказать об этом Уиллу.
Мы прямо перед входом. Страж хмуро смотрит на моего сопроводителя. Я избегаю зрительного контакта с ним, надеясь, что он не подойдет к нам.
Уилл наклоняется вперед, сдвигает маску и целует меня в лоб.
— Я рад, что именно я спас тебя на этот раз, — шепчет он.
Я смотрю в его темные глаза, заставляющие меня представлять, что было бы, если бы маска не закрывала мой рот. Я вынуждена напомнить себе, что поклялась не целовать никого. Быстро разрываю контакт глаз, а когда смотрю снова, — он просто улыбается.
Я думаю, что он собирается сказать что-то еще, но он смотрит вверх на здание, где я живу, надвигает маску на лицо снова и уходит прочь.
Страж подходит ближе.
— Мисс Уорт?
— Да? — я все еще смотрю на Уилла.
— Позвольте проводить вас к лифту.
В здании Аккадиан Тауэрс есть единственный работающий лифт в городе. Это делает мой подъем слишком быстрым. Что я скажу родителям? Что делать с их обвинениями и волнениям?
Наш курьер отсутствует в холле, но дверь не заперта. Когда я вхожу внутрь, меня никто не торопится встретить, чтобы спросить, где я была.
В конце концов, я проскальзываю в дверь отцовской лаборатории. Он склонился над своим экспериментом. Волосы его стали совсем белыми. Кажется, еще на прошлой неделе оставалось несколько серых прядей. Может быть, виной всему освещение?
— Отец?
— Секунду, дай мне кое-что записать, — он вообще не в курсе моих дел.
— Ты можешь рассказать мне, как заказываются маски?
Моргнув, он поворачивается ко мне.
— Знаешь завод на Оак Стрит, единственный, который используется для производства амуниции. Они производят маски там.
— Как мне заказать одну?
— Возьми деньги у матери и пошли курьера за ней, — он берет тетрадь и начинает писать.
Я оставляю его наедине с работой. До него не достучаться еще несколько минут. Он забудет, что вообще разговаривал со мной. Отец не понимает, что я где-то провела, целую ночь, а может его это не интересует. В любом случае я расстроена.
Усевшись на мой любимый стул в ожидании матери, я достаю из сумки книжку стихов и пробегаю пальцами по обложке. Она пахнет как дом Уилла, как тепло, любовь и свежевыпеченный хлеб.
Вчера я думала, что буду наслаждаться этими стихами, но я слишком не собрана.
Мама входит в апартаменты с потоком холодного воздуха. Я наблюдаю за эмоциями на ее лице. Злость. Отвращение. Беспокойство? Я пытаюсь не смотреть на темные круги под ее глазами, чтобы не допустить чувства вины в себе. Волновалась ли она, пока целых два года мы жили в подвале без нее?
Она пересекает комнату в три шага и обхватывает меня руками. Я пытаюсь обнять ее в ответ, но чувствую оцепенение, отталкиваюсь, несмотря на то, что думаю, как здорово она реагирует, в особенности, после невнимания отца.
— Спасибо всевышнему, что вы с Эйприл вернулись домой в целости и сохранности.
— Эйприл? Она не вернулась домой прошлой ночью? — мама качает головой. — Я думала, что она оставила меня, — говорю я шепотом. Я должна была быть о ней лучшего мнения.
Мама поднимает руку, чтобы похлопать меня по плечу, но убирает ее, когда я отшатываюсь назад. Я не специально, но как ей об этом сказать?
— Эйприл вообще не вернулась домой? — снова спрашиваю я, отупевшая от удивления. Мой желудок начинает болеть, а грудь сдавливается.
— Ее мать неистовствует.
Я изучаю выражение лица матери, но я забыла, как его читать. А она в ярости?
— А где ее бронированная карета? — мой голос совсем тих. — На нее не похоже, она раньше никогда не оставалась вне дома всю ночь.
— Аравия, нам сказали, что карета была атакована летучими мышами.
Мне хочется рассмеяться.
Но не всерьез.
Эйприл и я шутили о летучих мышах прошлой ночью. Слишком уж интересное совпадение... хотя, отец спас человечество, а собственного сына — нет. Я не исключаю совпадений. Отвратительная, причиняющая боль ирония.
— Мама...
— В ее карете были клочья волос. Ты знаешь, люди говорят... летучим мышам нравятся волосы...
Говорят, если у тебя идеальная прическа, тебя атакуют летучие мыши. Я всегда завидовала прекрасным волосам Эйприл.
— По крайней мере, ты не была с ней.
— Да. Я такая счастливица! — на это раз мама слышит подтекст и вздрагивает. Она тоже чувствует себя виноватой за то, что выжила сама, или просто ненавидит дочь, которая выжила?
Я стою только благодаря опоре в виде спинки софы. Обезнадеженные массы смотрят на нас, когда мы проезжаем мимо в клуб Разврата. Иногда у них находятся силы, чтобы кричать на нас и трясти кулаками. Кто сказал, что они не могли напасть на Эйприл, богатую девочку в замысловатой карете? Возможно, она была пьяна. Я помню темные фигуры, которые материализовалась между зданиями, пока молодая мать не желала отдавать тело своего ребенка. А еще камень, который был брошен словно из ниоткуда.