Нет, если что и можно было сделать, то все ложилось на плечи некоего Н. Ревилла.
Тотчас же, прежде чем смогла вмешаться осмотрительность или зрелые размышления, я покинул «Золотой крест». После нескольких неверных поворотов и тупиков я попал в ту часть города, что лежала сразу за нашим постоялым двором. Дома здесь были старые, убогие и тесные. Свет, проникавший между выступами их верхних этажей, был совсем незначителен. Проходы, больше походившие на канавы, были загажены отбросами, и смрад, стоявший здесь, был сильнее, чем на открытом месте. Я посмотрел назад и наверх, чтобы увидеть задние окна нашей таверны.
Я нашел дверь, в которую вошел Кит Кайт, и постучал, осознавая, что уже второй раз за одно утро прихожу в незнакомый дом. Господи, только бы здесь не было трупов.
– Что вам нужно?
Маленькая, с жестким лицом женщина, которую обступили дети. Двое – нет, трое – цеплялись за ее ноги, как маленькие тюремщики, взявшие ее под стражу, из глубины доносился плач ребенка.
– Я ищу комнату.
– Мы не сдаем комнат. Это дом скорби.
Ответ прозвучал скорее как угроза, нежели призыв к состраданию.
– Я актер.
– Мне плевать, будь вы хоть архангел Гавриил.
Она хотела закрыть дверь.
– Подождите!
Дверь была наполовину закрыта.
– Это место мне посоветовал Кристофер Кайт. Может быть, вы…
Тут она захлопнула дверь прямо перед моим носом, хотя не раньше, чем смерила меня исполненным любопытства взглядом – или так мне показалось.
Не много я узнал от нее. Но в определенной мере это было не зря. В тесном, темном коридоре за женщиной и ее выводком я заметил тонкую белую трость, прислоненную к стене.
– У тебя нет доказательств, Ник.
– Но ты мне веришь?
Я дошел до того, что рассказал Абелю Глейзу о том, как нашел труп старой кормилицы, и о том, как люди в капюшонах увезли его. Я выложил и некоторые из умозаключений, к которым пришел у реки.
– Я-то конечно, хотя многие, возможно, не поверят, – сказал Абель. – Все равно, скрывать это от своего друга так долго!
– Извини, Абель.
Я просил прощения, но куда важнее мне было умаслить его, так как я нуждался в его помощи. Я передумал насчет того, чтобы тащить весь груз тайны в одиночку. Как и в случае со смертью Хью Ферна, я хотел облегчить свое бремя. Но Абель, и так, впрочем, не вполне скептичный, кажется, выказывал готовность поверить мне и хотел за это доверия. Возможно, он был в этом не так уж не прав.
– Жалко, что ты потерял письмо госпожи Рут, – сказал он.
– Я рассказал тебе, что там было. Если только оно было от нее.
– Но вчера ночью ты заявил, что это было любовное письмо.
– Кажется, именно ты сказал это первым, вообразив, что оно от одной из кузин Констант или что-то в этом духе. Ты всегда готов поверить в любовные письма.
– Но ты этого и не отрицал.
– Потому что именно об этом просили меня в записке: никому ничего не говорите.
– Все равно… эй, а что ты имеешь в виду – всегда готов поверить в любовные письма?
– Ох, так, озорство, – сказал я. – Что напоминает мне…
И я рассказал Абелю о том странном выражении, которое услышал из своего укрытия под кроватью госпожи Рут, и маленьком испытании, которому подверг Кита Кайта. Разумеется, конюху эта фраза была знакома. И Абелю Глейзу, как оказалось, тоже. Он моментально оживился:
– Озорные вишни, Ник. Я знаю, что это такое.
Его досада оттого, что я не рассказал ему все сразу, сменилась жадным стремлением поделиться со мной тем, что он знал.
– Это название ядовитой травы – паслена, сонной одури. Ее и по-другому называют.
– Сонная одурь вполне подойдет, – сказал я.
Сонная одурь. Как будто кто-то открыл окошко у меня в голове.
Сонная одурь. Ну конечно! Это было распространенное растение, его везде можно встретить. Итак, его называли «озорными вишнями». Я подумал о пурпурных ягодах, несущих гибель в своих темных сердцевинах, но достаточно похожих на вишни, чтобы их так насмешливо называли люди с недобрыми намерениями. Темное сердце природы.
Это растение росло неподалеку от пастората в Сомерсете, где я вырос. Я знал о нем, наверно, даже раньше, чем научился говорить. Откуда мы, еще дети, узнаём, что нужно избегать его губительных плодов? Инстинкт? Предупреждала ли меня о нем моя мать? Когда мы еще маленькие, нас охраняют ангелы, зримые и незримые. Но кто оградит нас от беды, когда ты взрослый мужчина или женщина и кто-то решит подсыпать смертельную дозу в еду или питье? Я подумал о госпоже Рут, распростертой на своем ложе, о ее башмаках, все еще надетых на ее мертвые ноги. Воистину, не у природы, а у человека темное сердце.