Исполосованная венами кисть замерла над струнами. Гитара ещё тихонько плакала, а в зале исчезли голоса. За нашими спинами притаились сотни любопытных глаз, и хоть они нацелились вовсе не на меня, я ощутила тремор в поледеневших руках.
Каково это — выдерживать столько внимания и при этом не конспирироваться за обвиняющими криками?
Со сцены полилась осторожная меланхоличная мелодия. Вместе с неудобным для слуха ласковым сочетанием нот, от неё повеяло глубиной. Сладостью страданий, что демонстрируют в глупых романтических фильмах. Захотелось вздохнуть, чтобы облегчиться от подкравшихся размышлений. Я ещё, как в телепередаче на скорость, планировала предугадать, что мне придётся услышать… Но вступление не напоминало ничего из знакомого ранее.
В микрофоне Гончаровой послышался слабый хруст от дыхания.
Я старалась. Старалась не видеть его, потому что опасалась узнать. Как ещё может нежить слух этот пленительный голос… Муратов, легко перебирая струны, наклонился к стойке.
Медленно вдохнул перед тем, как его ресницы дрогнули и веки спрятали выразительные глаза, отрезав парня от этого мира…
Мне стало известно, что у него имелся свой.
— Заметался пожар голубой,
Позабылись родимые дали.
В первый раз я запел про любовь,
В первый раз отрекаюсь скандалить…
В горле пересохло. И даже чуть потемнело в глазах. Сражаясь за здравомыслие, я уставилась на поющего студента, совсем не обращая внимания на магистрантку, и поняла, что не могу оторваться. Мне стало слышно только его. Видно только его одного…
Кудряшки издевательски красиво упали на изящные скулы, пока моё тело проверяло, сколько я протяну в вакууме. Так петь… разве умеют люди?
— Мне бы только смотреть
на тебя,
Видеть глаз злато-карий омут.
Лекса распахнул веки и скользнул по залу взглядом. На мне он и споткнулся. А я по-прежнему не могла совладать с желанием любоваться.
Как можно сопротивляться? Не найти в этих стихах совпадений…
— И чтоб, прошлое не любя,
Ты уйти не смогла к другому…
Во рту ощутилась горечь и затекла в гортань. Его хрипотца, доносившаяся отовсюду, до последнего преследовала нечто, ускользающее между рёбер… Нечто жалкое, беспомощное. Желающее не показываться на глаза.
Меня колотило изнутри. Лекса пел целую вечность.
Всего лишь стихи из учебной программы… Опомнись!
— Если б знала ты сердцем упорным,
Как умеет любить хулиган,
Как умеет он быть покорным.
Мы вновь и вновь находили глаза друг друга...
Стало безысходно страшно. Чувствовать большую, чем и без того сокрушительную, тягу к его присутствию. В этих стихах спрятались тысячи чужих печальных историй.
И, кажется, затерялась наша — будущая. Я слушала и отговаривала себя...
Пока не вскочила со стула, удаляясь к двери.
— В первый раз я запел про любовь,
В первый раз отрекаюсь скандалить.
Глава 15. Оставь себе
В первый раз я запел про любовь,
В первый раз отрекаюсь скандалить.
В первый раз...
В глазах резало от мерцающих снежных тропинок. Я поглубже спряталась в капюшон, смотря только под ноги, и думала. Что делать с тем, что я — женщина? Иррациональное существо. С высшим образованием! Кандидат технических наук! В чужих сокровенных стихах, озвученных сосунком спустя сто лет, нашла-таки любовный подтекст. За пару секунд прорвавшегося сумасшествия успела увидеть всё: от поцелуя до родов, и собиралась спокойно принимать у этого студента зачёт… Я тронулась?
Больше никаких репетиций.
— Ты объявила мне бойкот?
Мрачная Ирка напомнила о себе, на ходу склоняясь к моему лицу. Что-то не видно тех искорок из глаз, как на сцене в объятиях Степанова!
Мерзость! Она и Артём. Я и...
Ну уж нет! Здесь и сравнивать нечего. Однажды я обожглась, но радостно прыгать по граблям не собираюсь! А кое-кому стоит вспомнить о муже!
Я тяжко вздохнула, но продолжила молчать.
— Ясно. Как в седьмом классе. — Дура! Это совсем другое! — Только я всё равно не понимаю почему?! Если обидела тебя чем-то, сказала бы!
Мы подходили к дому. Один фонарь уныло мигал, а остальные источали уставший жёлтый свет. В нём снежная «мошкара» быстро ныряла нам под ноги. Интересно, соседи станут пускать фейерверки во дворе в этом году?
— Я ей как золушка квартиру мою, готовлю после рабочей недели, а она обижается! Ну и... пошла в жопу!
Моешь холодильники ты сносно, но, видимо, недостаточно искренне скулишь в ванной по Стасу.
Сама пошла!
— Ирина Максимовна! — раздалось за нашими спинами.
Я, замёрзшая до стука зубов, остолбенела возле домофона. Ключи упали под ноги...
— Ирина Максимовна!.. — Запыхавшийся краснощёкий парень, изо рта которого клубился пар, догнал нас и протянул Ирке измученный букет. Та изумлённо взяла.