Заскучать — это тоже выбор, да и стариков я там не видел, но в чём-то она была права. Когда впереди ждала чудесная ночь наедине с городом, обсуждения былого уже не привлекает.
Старость не наступает с возрастом. Она лишь в разуме. Встречал я сварливых юнцов, которые устали жить, и боевых дедков, которые только начинали жить. Не в возрасте дело.
Я догадывался, что Людмиле Владиславовне гораздо больше лет, чем я предполагаю. Но это ничуть ей не мешало плевать на это и пленять практически каждого, кто попадал в зону её интереса. И тем тоже становилось плевать.
— Но я вас прикрою, ваше сиятельство, — лукаво подмигнула мне дама. — Придумаю достойную причину вашего отсутствия.
Вот этого не хотелось бы, но я не стал перечить. Всё равно сделает так, как ей в голову взбредёт. Особенно если я попрошу не делать. Впрочем, я не сомневался, что она мне не навредит.
Женщина упорхнула, подхватила под руку новую жертву своего обаяния, вроде это был заведующий арсеналом академии, который моментально оживился и расцвёл, и компания удалилась.
Я же снял галстук, засунул его в карман и расстегнул пару верхних пуговиц. Моё свидание не требовало идеального внешнего вида. Скорее наоборот.
Вышел на набережную и улыбнулся тёмным водам канала.
— Ну здравствуй, дорогая.
Отчего-то мне казалось, что душа Санкт-Петербурга — женская. Возможно, оттого, что хотелось восхищаться городом и склоняться перед его красотой. Я шёл по улицам, даже не зная, куда именно хочу прийти. Бесцельно и вместе с тем очень познавательно.
Заглядывал в горящие светом окна, видел жителей, сценки их вечера, радости и печали. И столица дышала этим так же, как и нагретыми мостовыми, ароматами сирени, повторно цветущей из-за тепла, тихой музыкой уличных ресторанных террас, звонками велосипедов, гудками автомобилей.
Если остановиться на миг и увидеть всё это, то картина вдруг разрастается и становится настолько необъятной, что дыхание перехватывает.
И мне хотелось в эту ночь увидеть каждую из мириадов деталей моего дома.
Запомнить каждую мелочь, каждый неровный камешек тротуаров и каждый барельеф зданий. Так, что окажись я очень далеко отсюда и разбуди меня среди ночи, я смогу назвать форму пуговиц разносчика газет Графского переулка или черты лица памятника дворнику.
Именно в эту ночь, когда город не спит и наполнен смехом и песнями.
Я гулял и гулял, жадно поглощая все эти образы. Словно нёс ночную стражу, убеждаясь, что столица выстоит перед студентами. В особняк я вернулся перед рассветом. Гудели ноги, слипались глаза, но я был совершенно счастлив.
Удивительное дело. Когда я отсюда уезжал в прошлой жизни, у меня не было даже скромной лачуги. Не было необходимости. Когда я вернулся, у меня оказался не просто дом, а целый город. Награда, о которой я и не думал. Лучшая награда.
Волшебная ночь закончилась, а я уснул так крепко и хорошо, как не засыпал очень давно. С чувством глубочайшей удовлетворённости. И вроде ничего такого не случилось, но ощущение было масштабным.
— И чего вам, молодой барин, на месте не сидится-то, — выговаривал Прохор, намазывая уже десятый по счёту бутерброд толстым слоем масла.
Кусок колбасы, который он укладывал поверх, вообще не укладывался в нормы приличия. Да и в рот вряд ли бы влез. Но слуга, услышав, что я отправляюсь за город, пусть и на полдня, решил обеспечить меня провиантом на полжизни.
Баталов прислал сообщение о том, что нас ждут к обеду. Примерно к этому времени и я проснулся, так что полноценно поесть не успевал. Аргументация в виде логичного предположения, что меня покормят, раз уж на обед позвали, разбивалась о железный довод — лучше, чем дома, невозможно.
Поэтому я смиренно ожидал полагающуюся провизию, тщательно скрывая улыбку. А Прохор продолжал ворчать и отрезать кусок за куском.
— Не бережёте вы себя. Дела сплошные, ни капельки ведь для себя не живете!
Такому заявлению я настолько удивился, что закашлялся. Для себя, наконец, и живу.
— Во! — обеспокоенно посмотрел на меня старик. — Верно, так и заболеть недалече. Захиреете, какая баба тогда на вас взглянет-то?
— Прохор…
— Ну ладно, хоть бы и девица, — отмахнулся слуга. — Вот бы кто дома-то вас усадил.
Дед подговорил, не иначе. И я, на свою голову, решил подшутить.
— А если тёмная девица?
Прохор замер с ножом в руке и медленно повернулся ко мне. Глаза его были огромными. Не успел я объясниться, как он заявил, прищурившись:
— А хоть бы и тёмная. Чой не человек штоль? Ежели такую выберете, то так тому и быть. Примем.