– Куда дальше? – спросила Анна, поежившись.
– Никаких указателей, – произнес Филипп, оглядываясь вокруг.
Осмотревшись и не найдя никаких ориентиров, он решил подойти к старухе со щеткой. Филипп заговорил с ней по-немецки. Та в недоумении подняла голову, и было ясно, что она не поняла ни слова. Но вдруг женщина изменилась в лице, ее черты исказил гнев. Старуха быстро махнула рукой куда-то налево и отвернулась от Филиппа, вновь принявшись за свою монотонную работу. Когда они проходили мимо старой женщины, та весьма выразительно сплюнула в их сторону, и Анне едва удалось увернуться от плевка.
– Что это с ней?
– Пожалуй, здесь не очень любят гостей.
– Конечно, раз нет даже указателей.
– Думаю, что организаторам мемориала холокосту живется трудно. Народу нелегко признавать себя виновным, и мемориал организован под давлением русских, а местные жители чувствуют себя в связи с этим обиженными.
– Да пошли они! – не выдержала наконец Анна. – Они ведь сотрудничали с нацистами, не так ли?
Указатели так и не попались им по дороге. Наверное, они когда-то существовали, но местные жители их убрали. Наконец они оказались на тропе, ведущей в лес. Деревья здесь были невероятно огромными. Развесистые лапы ельника нависали над тропой, потом пошли черно-белые березы с голыми ветвями. В лесу туман не рассеялся, и тишина царила полная. Анна крепче схватила за руку Филиппа, стараясь идти с ним нога в ногу. Этот лес напоминал Анне ее детские кошмары, где обитали призраки.
– Я рада, что ты здесь, – тихо прошептала она. Фотоаппарат висел у нее на плече, но Анна сомневалась, что ей удастся сегодня сделать хотя бы одну фотографию.
Тропинка повернула и вдруг закончилась у вымощенной камнем площади. Были видны низкие бараки и что-то вроде монумента в центре.
– Похоже, мы дошли, – заключил Филипп.
– Интересно, сколько людей совершили сюда паломничество, как мы?
Они решили подойти к монументу. Это оказалась скульптура, изображающая группу изможденных людей.
– Смотри, – заметила Анна. – Первый знак.
Стрелка указывала направление движения к лесу. На доске на русском и на латышском языках было что-то неразборчиво написано.
– Ты хочешь пойти по направлению этой стрелки или зайти в один из бараков? – спросил Филипп.
– Пойдем туда, куда указывает стрелка.
Они шли, не говоря ни слова. Анна крепко держала Филиппа за руку. Ветер шумел в верхушках деревьев. Иногда лапы елей нависали так низко, что приходилось сгибаться в три погибели, чтобы пройти.
Минут через пять тропинка привела их к более широкой дорожке. Сквозь густой туман можно было различить какие-то бугры. Анна даже и отдаленно не могла себе представить, что это такое.
– Массовые захоронения, – сразу определил Филипп.
– Здесь? – Она в ужасе вглядывалась в бесконечные холмики и вдруг поняла: она стоит на том месте, где кончили свою жизнь несколько десятков тысяч человек.
– Мы прошли той дорогой, по которой их вели сюда. В лагере их раздевали донага, затем гнали сюда, а по бокам стояли эсэсовцы и латыши. Солдаты с пулеметами уже ждали их здесь.
Скорбь охватила сердце Анны. Она отпустила руку Филиппа и сделала несколько неуверенных шагов вперед.
– Филипп, смотри.
Маленькие памятники возвышались над торфяными буграми земли. На одном надгробном камне была выведена фамилия погибшей здесь семьи: «Розенберг».
В другом месте – просто на земле – фотография ребенка на эмали и надпись: «Рахиль».
Повсюду лежали пластиковые цветы.
Еще фотографии в эмалевых овалах – лица будто из земли смотрят на живых.
В глаза бросился выцветший портрет мужчины в очках и с бородой. Внизу надпись: «Равви Абрам Виленский».
Были еще портреты и фамилии, но из-за нахлынувших слез Анна не могла прочитать эти имена – малую часть из шести миллионов казненных.
Никакое красноречие, никакие пышные надгробия не могли бы тронуть сердце так, как эти простые памятники.
Она перевела дыхание и вытерла ладонью мокрые щеки.
– Я не знаю, что делать, Филипп. Я хотела бы помолиться, но знаю только христианские молитвы. Как ты думаешь, это уместно здесь?
– Во всяком случае, ты не оскорбишь их памяти. По дороге назад Анна призналась:
– Я, конечно, понимала, что увижу нечто ужасное, но столько печали и горя я не ожидала.
– В бараке тоже могут быть всякие ужасные вещи.
– Знаю.
Барак, превращенный в музей, был маленьким, почти квадратным, на темном гранитном фундаменте. Дверь оказалась открытой, горел свет, но у этого странного музея не было даже служителей, что производило неприятное впечатление.
– Наверное, кто-то приходит сюда каждое утро из деревни, открывает двери и уходит. Здесь нам никто не помешает.
Шаги гулко отдавались в пустых коридорах. Музей выглядел очень просто, даже аскетично. Видимо, его устроителям не хватило средств на большее. На стенах висело несколько больших картин, рассказывающих о прибытии евреев в Варгу.
За стеклом витрин находились фотографии, которые сделали немецкие солдаты. Это были сцены массовых убийств, на одной – заключенные рыли себе могилу. Один из обреченных в момент съемки через плечо посмотрел в камеру – изможденное лицо, покрытое густой бородой. На другой фотографии были только эсэсовцы в черной форме, за ними угадывалась груда голых тел. На третьей – мертвые свалены с общую могилу; их голые руки и ноги напоминали корни деревьев.
Наверное, сюда и отправили Джозефа Красновского после того, как его схватили в Италии. Здесь он провел почти год. Что делал? Рыл могилы? Анна еще раз взглянула на фотографию с заключенными: один из них мог быть Джозефом. Может быть, этот бородатый человек с черными глазами? Отец ее матери, ее дед, затерявшийся сейчас где-то в огромном мире.
Анна почувствовала, как мурашки побежали по телу. Она подошла к витрине и вгляделась в бородатое лицо. Затем отступила назад. Подняла фотоаппарат и сделала снимок, надеясь, что вспышка, отраженная стеклом витрины, не испортит фотографию.
В другой витрине лежала книга со списком жертв. Анна обернулась и увидела Филиппа, неподвижно разглядывавшего что-то за стеклом.
Бесшумно она подошла к возлюбленному и тоже посмотрела вниз.
Под стеклом находилась групповая фотография палачей, эсэсовских офицеров. Лица без всякого милосердия. Филипп указал пальцем на одного из них:
– Джекелн. Шеф СС и полиции в Северной России. Анна вгляделась в жестокое лицо.
– А это его заместитель по лагерю. Клаус фон Ена, – продолжал Филипп. – А эти отвечали за аресты, перевозку и конфискации у еврейских семей. Они повинны в смерти многих тысяч людей.
Рука Филиппа безжизненно опустилась. Анна продолжала смотреть на эти лица. На многих были форменные черные фуражки и на воротничках красовались дубовые листья. Эти люди выглядели уверенными в себе, словно гордились хорошо исполненной работой. Но ни одно из лиц не несло на себе печать абсолютного зла, не напоминало монстра. Убрать всю эту символику с черепами – и каждый из них мог вполне сойти за банкира или адвоката.
– Выглядят такими обычными, – наконец заметила Анна. – Такими нормальными.
– Может быть, выглядят так, но нормальными они никогда не были.
Анна перешла к другой витрине, где находилось около дюжины фотографий, посвященных процессу суда: русские в военной форме – в зале заседания. Немцы в форме – на скамье подсудимых. Некоторые лица Анна узнала: люди с предыдущих фотографий, включая Джекелна, только здесь они не выглядели так уверенно.
Судя по всему, Красная Армия не была озабочена соблюдением всех формальностей, но расправа была скорой. Следующие фотографии запечатлели сцены казни: немцы стояли на грузовике с открытым бортом, через несколько секунд они окажутся в петле. Анна спокойно смотрела на повешенных и испытывала при этом чувство странного удовлетворения: собаке – собачья смерть.
Анна хотела обратить внимание Филиппа на эти фотографии. Но он еще не отошел от первой витрины, внимательно вглядываясь в лицо каждого эсэсовца.