– Не извиняйся. Это не твоя вина, дитя мое.
– Снова кишечник?
– Не важно. Беспокоиться не о чем.
– Может быть, мама придет в себя к твоему возвращению.
– Да. Может быть, может быть, – в голосе Эвелин не прозвучало ни одной даже притворной ноты надежды.
– А в какую больницу кладут тебя?
– Ньюкасл дженерал. В отделение женской хирургии. Я дам тебе телефон. Анна, подожди, не вешай трубку.
«Как всегда, не говорит мне правду, насколько она больна, – подумала Анна, – а успокаивает, что ни о чем беспокоиться не надо. Но это – третья операция в течение последних пяти лет».
Эвелин продиктовала номер телефона, Анна записала его:
– Когда я смогу позвонить?
– В пятницу утром. Если не разрешат поговорить, то хотя бы передадут твои слова.
– Бабушка, пожалуйста, слышишь, пожалуйста, постарайся не волноваться из-за мамы. У тебя и своих переживаний предостаточно.
– Как и у тебя, дитя мое, – в голосе старой леди послышалась какая-то безнадежная усталость.
Попрощавшись и повесив трубку, Анна еще долго продолжала сидеть у телефона, почти физически ощущая, как неожиданно свалившаяся на нее ответственность пригибает ее своей тяжестью к земле. Жизнь Анны в Америке была такой легкой и свободной: снятые квартиры, машины напрокат, совсем немного собственности, которая почти вся укладывалась в дорожный чемодан, да кредитные карточки. Прибавить сюда несколько любовных историй без каких-либо серьезных обязательств обеих сторон – вот ее прошлое. Критическое состояние матери заставляет ее изменить свою жизнь до неузнаваемости, и прежде всего – повзрослеть.
Когда Анна переступила порог палаты, две медсестры в белых халатах стояли у постели матери. Она увидела, что мать отключили от аппарата с кислородом и никаких трубок около рта не было. И хотя голову покрывала белая повязка, вид больной был теперь не такой пугающий. Конечно, она все равно выглядела очень хрупкой в окружении всех этих приборов.
Сестры занимались больной. Анна сидела у постели, пока они отсасывали жидкость изо рта и носа, закапывали какое-то лекарство в неподвижные глаза матери и заменяли сумку катетера. Но когда женщины принялись массировать руки и ноги больной, Анна решительно встала с места.
– Это я могу и сама, – предложила она. Медсестры показали, что нужно делать, и оставили Анну одну с матерью. Нежно поцеловав Кейт в бровь, дочь начала мягко массировать материнские руки и ноги. Кожа была мягкой, а мышечный тонус просто великолепным. Как долго еще может сохраниться подобное состояние, перед тем как медленно, но верно тело начнет разрушаться?
– Где, черт возьми, тебя носило, мама? – не выдержала Анна. – Что ты собиралась найти? – Она изучала безжизненное лицо Кейт, пытаясь обнаружить хоть малейшие признаки эмоций. – Мне все время казалось, что я понимаю тебя. Почему же ты не доверяла мне своих секретов?
Подойдя к магнитофону, Анна поставила кассету и поднесла динамик к самому уху больной. Светлая радостная музыка скрипичного концерта Вивальди буквально взорвала воздух и рассыпалась искрами.
– Я бы помогла тебе, мам. Ведь я журналист, расследование – моя работа. Да к тому же я твоя дочь. Кто этот таинственный человек, следы которого ты искала в России? Как он оказался в нацистском лагере? И как все это могло произойти с ним? Мы найдем его, мама. Когда ты поправишься, мы узнаем друг друга лучше и будем искать незнакомца вместе.
Анна взяла безжизненную руку матери и стала ее гладить.
– А сейчас я отправлюсь в магазин, чтобы заменить все поломанные вещи в квартире на новые. Страховой агент оказался очень милым человеком. Он дал мне для начала приличную сумму. И сегодня я уже видела очень неплохие диваны.
Музыка Вивальди продолжала звучать, а пальцы Анны нежно касались бровей Кейт.
– Филипп Уэстуорд пригласил меня на ужин. Надеюсь, ты не против? Я чувствую, что он заинтересовался мною. Это видно по выражению его глаз. Но и он мне интересен, мам. Он самый привлекательный мужчина из всех, кого я встречала в жизни. Мне хочется узнать о нем все. Не знаю, тот ли он, за кого выдает себя. Он ангел или дьявол, этот преуспевающий бизнесмен?
Анна не отрываясь смотрела в лицо матери, уверяя себя, что Кейт все слышит, находясь где-то очень глубоко, на самом дне темного, непроницаемого водоема.
Ей так хотелось верить, что в неподвижном теле по-прежнему заключена человеческая живая сущность, которая так любила ее, Анну, так заботилась о ней.
В отель «Граф ризот» она попыталась проникнуть незаметно, чтобы сначала побывать на рабочем месте матери, а затем увидеть Конни. Но это оказалось непросто: около десятка знакомых остановили Анну вопросами в холле, причем каждый хотел поговорить с ней, высказать самые теплые слова. Она была тронута до глубины души таким искренним выражением человеческого участия.
Около получаса она добиралась до нужного этажа, и здесь Анна встретила Элейн Броуди и Лука Милтона.
Оба сослуживца Кейт обняли Анну, и она увидела слезы на глазах Элейн.
– Пожалуйста, не плачьте.
– Но это ужасно, – не унималась Элейн. – Чтобы такое случилось здесь, в Вейле.
– Чем мы можем вам помочь? – быстро спросил Лук. – Скажите, Анна.
Они и раньше звонили по телефону и предлагали помощь, но Элейн и Лук вряд ли чем-нибудь могли ей помочь.
Дженнифер Прескотт, словно призрак, выплыла из кабинета, всем видом выражая молчаливое сочувствие. Если новое назначение на место Кейт ее и устраивало, то она изо всех сил старалась скрыть это. Было похоже, что Дженнифер удручена и даже ошеломлена происшедшим.
Еще с полчаса Анне пришлось поддерживать разговор с сослуживцами матери в поминально-похоронном тоне и лишь затем пройти в кабинет Конни Граф.
Конни была для Кейт последние одиннадцать лет не просто работодателем, но и проверенным, очень близким другом. В ее присутствии Анна чувствовала себя несколько напряженно, потому что Конни Граф напоминала ей Эвелин Годболд.
Окна просторного кабинета выходили на заснеженные горные склоны.
– Я чувствую себя такой беспомощной, – ответила Анна на вопросы Конни. – Доктора уверяют, что мама уже никогда не поднимется с постели. Но я не хочу верить в это. А помочь ничем не могу. Ничем!
– Тогда молись, – произнесла Конни в своей обычной суровой манере.
– Джоргенсен думает, что во всем виноват Кемпбелл.
– Возможно. Последнее время он никак не мог смириться с теми изменениями, которые произошли с Кейт. Впрочем, как и я. Но меня-то возмущало, что она начала пренебрегать работой, и весьма серьезно.
– Поэтому я пришла к вам. Хочу спросить, что вы знаете о той перемене, которая произошла с моей матерью.
– Могу поделиться тем, что знаю. Сначала – о том, что рассказала мне сама бедняга Кейт, а затем уже – мое личное мнение.
– Что же она вам рассказала?
Прежде чем начать, Конни попросила принести чашку кофе для Анны и стакан с каким-то настоем из трав для себя. Стакан стоял перед Конни, переливаясь янтарным блеском в лучах яркого солнца. Она подняла стакан в серебряном подстаканнике, но не отпила ни капли:
– Все началось с дневника.
– Какого дневника?
– Так ты о нем ничего не знаешь?
– Кажется, я вообще ничего не знаю о жизни собственной матери. Она ухитрилась все держать в тайне от меня. Просто взяла и вычеркнула дочь из своей жизни.
Конни Граф только понимающе улыбнулась в ответ.
– Что ж, теперь ты вполне можешь понять и мои чувства и чувства Кемпбелла – мы все оказались выброшены из жизни Кейт. Твоя мать родилась в деревенском доме на берегу озера Гарда, что на востоке от Милана, в Италии. Думаю, ты там бывала.
– Мать как-то возила меня туда несколько лет назад. Все превратилось в развалины, но очень живописное местечко.
– Я думаю, что дом разрушился, потому что она не имела ни малейшей привязанности к месту своего рождения. Слишком мрачные воспоминания остались в душе Кейт. Но природа там действительно великолепна. Озеро Гарда – известный курорт. Еще в прошлом году местный строитель уговорил твою мать продать ему развалины, чтобы восстановить их и пустить в дело. И пока велись подготовительные работы, один из рабочих нашел старую тетрадь, спрятанную под черепицей. Новый хозяин отослал ее Кейт. Это был дневник военного времени, он принадлежал женщине по имени Кандида Киприани.