«Мне всё равно».
Видела кошмары по ночам, где рыдающие феи с гниющими раздувшимися телами просили о пощаде.
«Мне всё равно».
Просыпалась в слезах.
«Мне всё равно».
Не могла унять дрожь в руках. Покрывалась холодным потом. Задыхалась.
«Мне всё равно».
Бесконечно думала. Вспоминала. Запиралась в комнате, грызла ногти и выдирала волосы, царапала кожу, поедала шоколад плитками, печенье — коробками за раз.
«Мне всё равно».
Сходила с ума.
«Помогите».
К счастью, паника обычно накатывала только вечером или сразу после «задания», меланхолия сдавливала шею утром. В остальное время я была почти… нормальной. Ума не приложу, как я спокойно говорила с жертвами.
В тот день меня потряхивало. Когда я уже подходила к дому, идя знакомым маршрутом через лес, дрожь проняла тело, и я остановилась, чтобы отдышаться и найти в сумке бутылку воды. Сделав глоток, я услышала вздох. Рядом. Совсем близко. Я замерла, прикусив губы. Сердце моё чуть не остановилось. Через несколько секунд я нашла в себе смелость медленно развернуться. Никого. Я повернулась в другую сторону, пытаясь высмотреть фигуру за деревьями. Никого. Одна. Или…
Бежать.
Бежать.
Я не успокоилась, пока не влетела в дом и не проверила несколько раз, что дверь плотно закрыта и заперта. В доме было жарко и тихо. Корделия уже наверняка ждала меня к завтраку. Я сделала несколько вдохов и выдохов, заставляя себя успокоиться, и спешно прошла в столовую, сразу же рухнув на стул.
Корделия, стоявшая у плиты, развернулась и оперлась спиной о кухонный стол, скрестив руки на груди. При виде меня её лицо исказила омерзительная медовая улыбка, которая намекала: «Ты делаешь что-то не так».
— Миранда, дорогая моя, ты же знаешь правила…
— Да, да, — раздражённо перебила я её. Мне было не до поучений. — Как только заходишь в дом, нужно мыть руки и нож.
— Правильно, лапочка. Ну раз ты уже здесь… Принесла?
Я молча кивнула, открыла сумку и начала заставлять край стола флаконами с крыльями. В глазах Корделии вспыхнул огонёк.
— Моя умница, — прощебетала она, косясь на главный флакон — наиболее крупный, с самыми широкими и красивыми крыльями. Они до сих пор светились и блестели на солнце, заглядывающем из окна кухни, а узоры переливались нежными сиреневыми оттенками.
Корделия быстро оглядела остальные бутыльки. Губы её задвигались — она считала, беззвучно проговаривая цифры.
— Ты прекрасно потрудилась: крыльев хватит ещё на две недели, если не больше. Но почему ты задержалась?
Я кивнула в сторону флаконов.
— Пришлось. Я бы не пробралась по-другому к королеве. Здесь — большая часть поселения Лилий. Давай честно: мне это не сойдёт с рук.
Корделия закатила глаза.
— Ты ужасная неженка, Миранда. Постоянно винишь себя, трясёшься от страха, впадаешь в меланхолию. И рассказываешь мне, что за тобой следят.
— За мной правда следили, — возмущённо воскликнула я, смотря на неё исподлобья. — Я слышала кого-то в лесу, еле убежала.
— Глупости, моя дорогая! В лесу никого не может быть. Мы окружили дом волшебным куполом, чтобы никто нас не нашёл.
— А что, если кто-то смог бы почувствовать эту магию и уничтожить её? Если меня уже выследили? Я вполне могла не заметить какого-то случайного наблюдателя. Что тогда делать?
— Миранда, — вздохнула Корделия. — Успокойся. Ты не допустила ни одной ошибки, всегда была очень аккуратна. Что, я не знаю, какой ты человек? По сто раз осмотришься, чтобы понять, что тебя точно не преследуют. А на фей всем плевать. Их слишком много, одной больше — одной меньше, неважно. Они и сами часто погибают по глупости и неосторожности, причём настолько часто, что стража королевств уже рукой махнула. Кто тебя будет ловить вообще? Кому ты сдалась?
Она отвернулась и принялась как ни в чём не бывало хлопотать над завтраком: доставать из навесных шкафчиков печенье, чайные пакетики, сахар, разливать кипяток по чашкам. Чай она умела готовить замечательно, да и то иногда умудрялась забыть положить сахар или сделать напиток до того крепким, что язык сводило от горечи. Я, сгорбившись, наблюдала за ней. Меня возмущало, как легкомысленно она говорит о моих — давайте скажем прямо, избегая неловких замен, не пытаясь меня обелить — убийствах. Я бы соврала, если бы сказала, что она меня нисколько не задела. На душе было неспокойно, хотелось вскочить с места и рвать на себе волосы, а не сидеть и пить чай. Тревога вцепилась в руку и насильно повела за собой. Упираться бесполезно. Появилась навязчивая мысль о том, что меня выслеживают и вскоре непременно настигнут, и я поняла, что не стала бесстрашной и сильной. Но запретный плод сладок — так же говорят в Реальном мире? Я бы хотела увидеть этого монстра. Выбраться посреди ночи из-под одеяла, заглянуть под кровать, распахнуть шкаф, за дверцей которого слышался скрежет когтей, вызвать ночных тварей на поединок, разогнать зловещие тени, но… Страшно. Слишком боязно. Ночные кошмары мне не по зубам. Монстр сожрёт меня, стоит лишь на него взглянуть. Если меня поймают, то мучения не закончатся, а, напротив, обретут новый виток.
— Любому ясно, что это не просто происшествие, — сказала я, кусая губы. — Если кто-то найдёт тела, то сразу же поймёт, что они погибли не сами. У большей части шеи перерезаны. Вдруг в лесу правда кто-то был? Что тогда?
Корделия помолчала, перенося чашки и пиалы с печеньем с кухонного стола на обеденный, а потом привычно усмехнулась.
— Ну не знаю. Кто-то, кто бы мог перейти через лес? Он только кажется вырубленной рощей, а на деле не такой уж обычный.
— Кто угодно из Ордена: волшебник, избранный, рыцарь, супергерой…
— Ну да, конечно, — продолжала насмехаться Корделия. Она постучала ногтями по столешнице. — Кто ещё? Может, сама мисс Дженнифер Валери Мэй?
Я не успела ответила. Она собиралась поставить на стол сахарницу, но, не успев даже до неё дотянуться, остановилась и замерла ко мне спиной.
— Что? — Корделия резко обернулась, смерив меня ошарашенным взглядом. — Ты что-то сказала? Ты назвала меня…?
Я нахмурилась.
— Я ничего не говорила.
— Тогда кто…
Осекшись, Корделия вдруг метнулась к окну, и тут же отпрянула от него, сделала несколько шагов назад и осела на пол, закрыв глаза. Лицо её побледнело, на лбу выступили капли пота, губы задрожали. Я пришла в ужас от этого зрелища и вскочила со стула, но она протянула перед собой руку, останавливая меня.
— Ты… не… слышишь? — пролепетала она, рвано дыша.
— Нет.
— Ты… была… права. Но… я… не… остановлю… такую… магию…
Я испуганно посмотрела на неё, не зная, как ей помочь и стоит ли, а через несколько секунд… Это чувство было похоже на то, которое я ощущала прошлым летом, когда попала под чары сирен или когда Опаска показал нам видения в чаще, но оно было в сто раз хуже. Голова потяжелела, наполнилась болью и плотным потоком слов, цифр, образов. Потоком голосов. Высоких и низких, мужских и женских, шепчущих и срывающихся на крик, смеющихся и говорящих серьёзно…
— Чудовище.
— Тебе некуда вернуться.
— Калеб тебя не любит.
— Ты сдалась.
— Животное.
— Ты не нужна Джею.
— Лукас погиб из-за тебя.
— Предала семью.
— Слабая, жалкая, бездушная.
Я обхватила голову ладонями, зажмурилась и сжала зубы, чтобы не закричать. Тело с трудом слушалось меня. Не знаю, как Корделия нашла силы говорить, — я не могла произнести ни слова.
Сложно сказать, сколько это продолжалось, но через какое-то время — несколько секунд? минут? часов? — пытка кончилась. Боль осталась только в кистях, но она была ничем по сравнению с тем, что пришлось вытерпеть. Я смогла пошевелиться, но тут же поняла, что руки недвижны. Я осторожно разомкнула веки: кисти я держала перед животом, параллельно друг другу, их опутывали чёрные нити магии, сплетённые между собой. Они парили в воздухе, не касаясь кожи, но боль была ощутимой: резкой, острой. Я подняла взгляд. Корделия сидела всё там же, в прежней позе. Её руки тоже были закованы в магические оковы.