Вечером меня ожидал крупный скандал. Толик божился и клялся, что никогда больше со мной связываться не будет, даже если ему посулят двести за раз. И, между прочим, требовал, чтобы наша семья возместила ему стоимость куртки. Жена Галя тоже нервничала и заявила, что таких, как я, нужно помещать в питомник. С чем я никак не мог согласиться, потому что считал, что таких, как я, разводить вовсе ни к чему.
В общем, мне ничего не оставалось, как с получки, вместо того чтобы раздавать долги, купить новый диван. Диван Галю заметно смягчил, но ненадолго. Уловив тенденцию, через месяц я прикупил резную тумбочку. Этого хватило до Нового года. А накануне Нового года я приобрел роскошную елку и две бутылки водки воркутинского розлива. Водку мы с приятелем опорожнили прямо на работе, закусывая выданным накануне новогодним пайком, куда, по традиции, входила пересоленная тускло-красная горбуша, вызывавшая изжогу.
То ли эту водку гнали из воркутинского угля, то ли из ухтинской нефти — я так сообразить и не успел. Но она начисто лишила нас памяти и парализовала голосовые связки, оставив только ассоциативное мышление. И это ассоциативное мышление синхронно привело нас к мысли перейти площадь и в угловом магазине взять еще. Разыскав жен и прихватив елку, мы направились в магазин. А надо сказать, что как в Москве не пускают в метро с собаками, так там не пускали в магазин с елками. И я воткнул елку в сугроб у входа, не обратив внимания на то, что елками усажена вся площадь перед магазином.
Выйдя из магазина, я попытался вытащить елку из сугроба. Но она не поддавалась. Я потянул сильнее — результат тот же. Тут приятель жестами выдвинул гипотезу, что это вовсе не та елка. Я начал дергать все по очереди, но быстро обессилел. Приятель хотел уже было бежать в гараж за пилой “Урал”, которую привез в качестве сувенира из последней командировки в Княжпогостский леспромхоз, но тут моя жена привела двух подозрительных мужиков в галстуках и одинаковых лисьих ушанках, которые на поверку оказались партийными работниками. Партийные работники живо отыскали мою елку, после чего на радостях мы тут же выпили, взяли еще и отправились в гости к приятелю. Партийные работники увязались следом.
— Вы, простите, по какой темочке-то работаете? — интересовались они по дороге.
— По Воркуте, — хрипел я, — исключительно по Воркуте.
— Ну а в Воркуте вас что привлекает? Уж не...
— Исключено. Воркута — порт пяти морей.
— Простите великодушно: чего-чего порт?
— Пяти этих... углей, — поправился я.
— А-а-а! — протянули они дружно. — Ну-ну. — И пока заткнулись.
Дома стол был накрыт с абсолютной роскошью, какая только была возможна. На аккуратных блюдечках нежилась розовая семга из пайка партийных работников, посредине развалилась уже упомянутого качества горбуша, а водку Любка, хозяйка, зачем-то разлила по графинам. Откуда-то появились шпроты, нарезанная сырокопченая колбаса, котлеты с подливкой и даже завитая кудряшками лука нежнейшая селедочка иваси в собственном соусе.
Чтобы было понятно, я расскажу, как мы сели. Сели мы так: партийные работники — на диване, Галка — между ними, а мы с Любкой — по другую сторону. Приятель до стола не дошел — уснул в прихожей.
Ну, значит, выпили. Потом, значит, еще. Потом — по третьей. Потом работники опять подъехали:
— Так что вы там про Воркуту говорили?
— Холодно там, — говорю, — мороз, бабы мерзнут. Пока мужики в забое уродуются, они к Ромке Юнитеру бегают, к фотографу, греться. А он одессит, Ромка. Уже многих согрел. Скоро там одесская колония будет.
— Вы нам про Ромку не заливайте! — нагрубил партийный. — О Ромке мы отдельно поговорим. Вы лучше расскажите, о чем с нашим, так сказать, ученым, так сказать, с Револьтом Ивановичем Пименовым беседовали три дня назад на углу у магазина? Как раз там, где сегодня елку искали.
Тут мне или помстилось чего, или водка наконец сильно ударила — не пойму.
— Ты чего, — говорю, — сука, мою бабу под столом за коленку лапаешь!
Галка хихикнула, но не покраснела. А партийный прямо мне в лицо засмеялся. Противно так засмеялся, по-партийному. Меня и заело. Поднял я тогда стол со всеми закусками, рыбами, котлетами и соусами да на них и перевернул. Откуда что взялось? Всегда ведь спокойный был, а тут — туман в глазах, ничего не вижу, не соображаю. Галка визжит, Любка прыгает, а партийные из-под стола вылезли — на голове селедка, галстуки в шпротах, соус течет. Вылезли — и давай меня убивать. Один кулаком норовит, а другой в углу возле елки ножовку схватил и — ножовкой, ножовкой. Так и пилит. А эти две дуры меня еще за руки держат. Ну я их отшвырнул и — за топор. Там же, в углу стоял, у елки. И на них с топором кинулся. Они, конечно, расступились, и я топором со всего маху — в трюмо Любкино. Ну — вдребезги. Сам весь порезанный, разворачиваюсь, а они меня тут и достали — ножовкой, в переносицу. Все. Дальше не помню.