Володя слушал мою исповедь очень внимательно, не перебивал, но дождавшись окончание рассказа, уточнил:
– Александр Георгиевич, вы не заметили погони за собой?..
Я, конечно, на такие мелочи тогда внимания не обращал – у меня была совершенно другая доминанта, к тому же чисто физически мешавшая мне спокойно сидеть, стоять, ходить – мне было необходимо срочно "прилечь"!.. Но я только понял, что был замечен нашим боцманом. Однако он никогда потом во время рейса не заводил никаких разговоров на эту тему. Все это я тоже передал Владимиру…
– Боцмана звали Семеном Данилычем Загоруйко, не так ли? – потряс меня неожиданным уточнением Владимир. Он с вами не остался до конца рейса – улетел на похороны матери к себе в Запорожье. – Я точно излагаю?
Да,.. Владимир все точно "излагал", все именно так и произошло, только откуда ему известны такие частности? Теперь я смотрел на Владимира, как на оракула-колдуна.
– Что было дальше, Александр Георгиевич? Когда вы распростились со своей дамой?
– В Гамбурге, как обычно, погрузка проходила на максимальной скорости. К шести утра я уже был на судне, а примерно через час буксиры выводили нас на волю.
– Ваша дама провожала вас? – уточнил Владимир.
– Надо сказать, что она никогда, кроме того случая, не встречала и не провожала меня. Все наши чувства мы оставляли у нее дома вполне удовлетворенными. По прибытии в Гамбург, я сам звонил ей, а на маршруте предупреждал о прибытии радиограммой. Мы жили, как голубки, стараясь не доставлять друг другу лишние хлопоты…
Я немного притормозил рассказ: он всколыхнул во мне былую привязанность, но у меня по-прежнему вызывало недоумение то, что Беата так резко оборвала наш обмен корреспонденциями – не было ни звонков, ни писем…
Владимир не подгонял меня, отдавая, видимо, себе отчет в моих переживаниях. Но когда я основательно "нагрустился", мой молодой друг задал сакраментальный вопрос:
– Александр Георгиевич, а вы хорошо помните подчерк вашей дамы?
Как же я мог не помнить подчерка Беаты, если наша переписка была почти ежедневная в течение пяти лет… Странные вопросы, однако, задает полковник… К чему бы это? Я взглянул на Владимира внимательно, с предчувствием неожиданного поворота событий, но при этом меня не покидало весьма грустное настроение.
Владимир протянул мне незапечатанный конверт: он был длинный и тонкий – почти из папиросной бумаги, так рационально используется бумага и вес корреспонденции за границей. На лицевой стороне конверта не было адреса, только рукой Беаты было выведены два слова: "моему Александру".
Рука моя дрожала, когда принимала этот жгущий сердце и глаза конверт, – я долго не решался его открыть, начать читать само письмо. Наконец, мужество вернулось, и я развернул небольшой лист писчей бумаги, и буквы запрыгали перед глазами…
Конечно, Беата пыталась общаться со мной на русском языке, она уже несколько лет как принялась его изучать и доставляла мне массу удовольствия своими словесными ляпами. Особенно ей плохо удавались матерные выражения, которыми я сыпал без меры, считая, что она все равно меня плохо понимает. Ей же казалось, что в актах любви применение неформальной лексики есть что-то подобное "награде за смелость"!..
Но сейчас передо мной прыгали слова, совершенно из другого текста, из другой области. "Саша, давно тебя не видела и боюсь, что уже никогда не увижу. Так сложилась моя жизнь. Я всегда помню о тебе. Я погибаю без тебя, милый! Целую. Прощай. Твоя Беата."…
Бешено любить женщину, изнывать в течение пяти лет в ожидании коротких встреч с ней, потерять ее неожиданно и вдруг найти только для того, чтобы прочитать такие короткие строки – это же убийство, повод для того, чтобы сразу же наложить на себя руки!… Слезы заливали глаза, недоумение рвалось с цепи, словно взбесившийся от сильной обиды пес – давно некормленый, окончательно простывший на ветру и морозе! Я не мог ничего себе объяснить, мне только казалось, что с неба на меня неожиданно обрушилась темная туча, называемая горем! Я взглянул на Владимира, и он, как палач, выполняющий свой долг на расстреле в камере смертников, после прочтения заключительного приговора Верховного суда, произвел выстрел:
– Александр Георгиевич, мужайте!.. Беата Хорст была сотрудником "Интерпол", к сожалению, она погибла от рук функционеров наркобизнеса. Была организована загадочная автомобильная катастрофа вскоре после ареста всей преступной группы, работавшей в порту Гамбурга. Это ее письмо к вам было последним … Видимо, она накануне смерти уже что-то предчувствовала… Подробности, к сожалению, мне не известны. Профессионал, как правило, чувствует охоту за собой: вот она и решила на всякий случай попрощаться с вами…
В моей голове образовалась каша: мысли, домыслы, обрывки интуиции, рефлексия, эмоции – все смешалось! Никакой "прямой линии" не получалось: Лейбниц, Кант плакали вместе со мной… Видимо, старею: слезы ползли сами собой по щекам и никак не хотели останавливаться. Я почему-то забыл, где находится тот краник "мужской мужественности", способный по "команде из центра" перекрывать водопровод переживаний. Я раскис, словно простая деревенская баба и никак не хотел выходить из этого состояния. Оно невольно передалось и моему другу Олегу Верещагину: он тоже начинал "прокисать". У него-то все сводилось к простой формуле: "Оружие у нас есть – пойдем перестреляем всю ту сволочь!" Но кого стрелять? Где найти этих уродов, считающих себя в праве распоряжаться чужой жизнью – судьбой тех, кого они и одного утреннего вздоха не стоят?..
Я попробовал откопать хоть минимум деталей из последних дней жизни Беаты:
– Володя, но я никогда не замечал за ней каких-либо "розыскных действий". Тайны никакой не было в наших отношениях, понимаешь… Все как у нормальных людей – сумасшедшее влечение друг к другу и только… Я даже толком и не раскапывал ее личную жизнь, ничего не знал о ее прошлом. Встретились мы с ней неожиданно: я забрел в цивильный кабак на площади перед городской ратушей, до этого основательно обшарив полки одного из центральных книжных магазинов. Я искал там Фридриха Ницше на немецком языке, хотелось ощутить красоту его слога в подлиннике, а не в русском переводе… Она работала барменом, но вышла из-за стойки обслужить меня, потому что все официанты были заняты: тогда она приняла меня за немца, приехавшего в "Vaterland" издалека. У меня был великолепный загар после посещения Бразилии – мы там кувыркались на местных пароходных линиях почти месяц – вот она и приняла меня за немца из "южноамериканских колоний", куда после войны сбежали многие военные от правосудия, там дали потомство, завели собственное дело. Чем-то моя рожа ей приглянулась…
– Я-то полагаю, что все было несколько иначе. – поправил меня Владимир. – Вас, Александр Георгиевич, почему-то "пасли" компетентные органы международного сыска. Ваша "будущая любовь" была приманкой – она великолепно выполнила свою миссию "крючка". Но Беата не устояла перед очевидными достоинствами кавалера из загадочной и далекой России, на бескрайних просторах которой, возможно, погибли и ее родственники во Второй мировой войне… Тут произошло "прекрасное стечение обстоятельств". Но вы в то время трясли ушами, как африканский слон, впервые увидевший в джунглях слониху в интригующе короткой юбке…
Вечно этот Владимир все опошлит и принизит. Никакого пафоса и поэзии у солдата нет за душой. Умеют же в нашей разведке уничтожить в человеке все лирическое и прекрасное… Но, может быть, он и прав?.. Ведь тогда на контакт Беата шла даже более активно, чем я. К тому же странная история: после нашего знакомства она уже не работала в ресторане – словно задача поменялась. Я вообще не помню такого случая, чтобы она ссылалась на работу, на занятость, когда я появлялся в Гамбурге… Это, конечно, знатный символ, тайный шифр…
– Владимир, пусть ты прав. Но, скажи, с какой радости "Интерпол" меня "пас", как склонную к заблуждению коровку?.. Объяснись, если уж ты взялся выдвигать столь авантюрные и обидные версии…
– Тут-то как раз все очень просто. – начал Владимир меня строить. – Вы, Александр Георгиевич, в течение тех лет, что служили в славном Балтийском морском пароходстве, если говорить на чистоту, никогда не отличались "скромностью чувств". В любой стране, особенно южно-американской, вы успевали завести шашни, не так ли?..
Я предпочел повременить с ответом – стоит ли включаться в хамские беседы, кто имеет право внедряться в мою многостороннюю и многотрудную личную жизнь… А Владимир тем временем наращивал обороты…