Свои трубки – жаль, что не каждый способен их оценить – свои удивительные трубки он хранил в комнате за лавкой, что послужило мне поводом познакомиться с его женой. Однажды утром я снова с завистью осматривал один из его сигарных шкафчиков жакарандового дерева с серебряными замочками и коваными ручками испанской работы, когда в дверь, нарушая нашу уютную идиллию, вошел раненный канадец.
– Ну так, – громко начал он. – Тут у вас верное место?
– Кто дал вам адрес? – спросил мистер Берджес.
– Один человек в Мессине. Но не в том дело. У меня ничего нет: ни дипломов, ни патентов, ничего. Понимаете, я остался ложе должен по взносам семнадцать долларов. Но тот человек в Мессине сказал, что здесь меня пустят и так.
– Ну да, пустят, – сказал мистер Берджес. – Мы собираемся сегодня в семь вечера…
Лицо у незнакомца вытянулось:
– Черт, я же в госпитале лежу, меня не выпустят.
– …А еще по вторникам и четвергам в три часа дня, – быстро добавил мистер Берджес. – Но вас сначала подвергнут опросу, конечно.
– Ну в этом-то, я думаю, не оплошаю, – раздался радостный ответ. – Ну, до вторника, значит. – И он, сияя, заковылял прочь.
– Кто это такой? – спросил я.
– Я его знаю не больше вашего. Просто судя по всему, он – брат. В Лондоне сейчас полно масонов. Так-так-так. Всем сейчас приходится несладко. Если зайдете вечерком на чай, я потом возьму вас с собой в ложу. Будет ложа наставления.
– С радостью. А что за ложа? – Ведь он до сих пор так и не назвал мне ее.
– «Вера и Труд» №5837, третья суббота каждого месяца. Вообще-то у нас официально собирают ложу наставления каждый четверг, но теперь мы собираемся все вместе почаще, потому что в городе очень много братьев, и у нас наплыв посетителей.
Тут в лавку зашел покупатель, и я оставил мистера Берджеса, и всю дорогу до дома меня не оставляли мысли о разнообразии его увлечений.
К чаю он разоделся как в церковь, и заменил очки в серебряной оправе золотым пенсне. Я мысленно возблагодарил небеса за то, что сообразил переодеться во что-то приличное.
– Да, Цех нам многое дает, – заявил он. – Любой ритуал укрепляет. У людей есть естественная потребность в ритуале. И когда все вокруг летит в тартарары, люди льнут к нему. Я терпеть не могу, если ритуал исполняют небрежно. Кстати, ты не против помочь при опросе, если сегодня будут посетители? Они наверняка будут путаться, но ведь дело не в букве, а в духе, который животворит. Посетителям сейчас уделяют очень много внимания: ты же видишь, сколько их теперь в Лондоне. А приходить им буквально некуда.
– Какой же ты милый! – сказала миссис Берджес, передавая мужу папку и футляр для фартука с инициалами.
– Ложа за углом, – продолжал он. – Только не возмущайся особо по поводу убранства. Там раньше был гараж.
Насколько можно было разобрать в этой унизительной темноте, мы прошли мимо конюшен и оказались во внутреннем дворике. Мистер Берджес неумолимо влек меня вперед, по пути беспрестанно извиняясь и оправдываясь за все, что мне предстояло претерпеть.
– Ты уж не жди… – продолжал он что-то говорить, когда мы наконец уперлись в дверь и, открыв ее, прошли в аккуратное преддверие, завешенное репродукциями картин на масонские темы. На почетных местах я увидел портреты Питера Гилкса и Бартона Уилсона – отцов системы Эмулейшен, а еще портрет Кристофера Рена работы Кнеллера, тот, где он изображен с вензелем Фитц-Джорджей и левой перевязью королевского герба; еще там был шарж Хогарта на Гилкса и его же издевательская «Ночь», а также галерея Великих Мастеров от Энтони Сэйера и по сей день, в симпатичных рамках.
– Это тоже твое хобби? – спросил я.
– Это – нет, – улыбнулся он. – За это надо благодарить брата Лемминга.
Он тут же и представил меня старшему партнеру «Лемминга и Ортона», чей грязный крошечный магазинчик и не найдешь, даже если захочешь, но чья слава и чьи слова зато бегут далеко впереди своих хозяев.
– Рамки в этих картинках – лучшая часть, – ответил на мои похвалы брат Лемминг. – В храме еще есть. Пойдем, посмотришь. Там у нас большой Дезагюлье висит, его у нас чуть в Айову не забрали.
В жизни своей я не видел лучше оборудованной ложи. От мозаичного пола до потолочного узора, от занавесей до колонн, от скамей до светильников, от Востока до небольшого резного возвышения для фисгармонии на Западе, – все было совершенно до мелочей, в деталях и в общем замысле. И я не стеснялся снова и снова говорить обо всем увиденном то, что думаю.