Затем управляющий еще подал Ченцову бумагу.
- Это, еще что? - спросил тот.
- Счет, что стоили похороны, - объяснил управляющий.
- О, разве подобные расходы считаются! - отозвался Ченцов, отодвигая от себя бумагу.
- На всякий случай все-таки взять надо, - заметила Катрин.
Управляющий поспешил подать ей счет, который она и положила себе в карман.
- Вы так все это превосходно устроили, - говорил между тем Ченцов, что позвольте вам предложить стакан шампанского.
- Благодарю вас, я не пью никакого вина! - отказался управляющий.
- Даже шампанского? - воскликнул Ченцов с удивлением.
- Никакого! - повторил управляющий.
- Но чем же, однако, мы вас вознаградим? - продолжал Ченцов, бывший в добром настроении духа частию от выпитого шампанского, а также и от мысли, что на похоронах Петра Григорьича все прошло более чем прилично: "Надобно же было, по его мнению, хоть чем-нибудь почтить старика, смерть которого все-таки лежала до некоторой степени на совести его и Катрин".
- А какое жалованье получали вы у Петра Григорьича? - отнесся он снова к управляющему.
- Петр Григорьич платили мне по мере моих заслуг! - объяснил управляющий.
- Сколько именно? - добивался Ченцов.
- Не желаю этого говорить, потому что Петр Григорьич награждали меня более, чем я заслуживал, а вы сами будете видеть, чего я стою!
- Увидим, конечно, и не обидим! - сказала Катрин, желавшая поскорее кончить разговор с управляющим и остаться с мужем вдвоем.
- Это, конечно, что не обидим, - подхватил Ченцов, - но я желал бы за то, что вы вот так умно распорядились с похоронами и с наследством Петра Григорьича, отдельно от жалованья поблагодарить вас.
- Это я сделал, - сказал управляющий, прижимая руку к сердцу, - в благодарность памяти Петра Григорьича и из усердия к будущей моей госпоже, Катерине Петровне. За что же мне деньги брать за это? Но я просил бы оказать мне другого рода благодеяние; по званию моему я разночинец и желал бы зачислиться в какое-нибудь присутственное место для получения чина, что я могу сделать таким образом: в настоящее время я уже выдержал экзамен на учителя уездного училища и потому имею право поступить на государственную службу, и мне в нашем городе обещали зачислить меня в земский суд, если только будет письмо об том от Петра Григорьича.
- Но он умер так некстати! - возразил Ченцов.
- Это все равно, - продолжал управляющий, - память о Петре Григорьиче так еще свежа, что и по письму Катерины Петровны также исполнят.
- Напиши, Катрин, если Василий Иваныч желает этого! - обратился Ченцов к жене.
- С удовольствием, но к кому же я напишу? - отнеслась она к управляющему.
- К господину исправнику, и потом вот еще что осмелюсь доложить: в деньгах Петра Григорьича находится мой именной билет, который Петр Григорьич держал у себя на случай какого-нибудь проступка с моей стороны и о котором есть здесь особое объявление...
- Мы возвратим вам этот билет! Зачем он нам? - воскликнул Ченцов.
- Нет-с, вы тоже извольте его держать при себе, это будет покойнее для вас и для меня; я вот только просил бы Катерину Петровну записку Петра Григорьича, которую он мне выдал, изменить на свою!
С этими словами управляющий подал известную нам записку Петра Григорьича.
Катрин прочитала ее.
- Вы желаете, чтобы я сейчас же вам дала от себя записку? - спросила она.
- Да, если вам будет не затруднительно, - проговорил вежливо управляющий.
Катрин изорвала записку отца и написала таковую от себя, получив которую управляющий ушел.
Оставшись с глазу на глаз с мужем, Катрин немедля же принялась обнимать и целовать его, шепча при этом страстным голосом:
- Все эти деньги отца моего я тебе, тебе, мое сокровище, подарю!..
- Куда мне деньги?!. Я еще в карты их проиграю! - говорил, смеясь, Ченцов. - Вели лучше дать еще бутылку шампанского!
- Будет! - произнесла было упрашивающим голосом Катрин.
- Нет, ничего!
Катрин повиновалась и велела подать бутылку.
Ченцов выпил залпом из нее два стакана.
- А теперь спой что-нибудь из моих любимых романсов! - сказал он.
- Сумасшедший! - проговорила Катрин, но и тому повиновалась.
Сев за перенесенное из большого дома фортепьяно, она сильным и страстным контральто запела знакомый нам романс:
Не называй ее небесной
И у земли не отнимай!
С ней рай иной, но рай чудесный,
С ней гаснет вера в лучший край!
- Нет, постой, и я пропою! - перебил ее Ченцов, имевший, видимо, в голове несколько более сентиментальное представление, чем то, которое слышалось в петом романсе, и, сев за рояль, запел хоть и осиплым, но умелым баритоном:
Соловей, мой соловей,
Голосистый соловей,
Кто-то, бедная, как я.
Ночь прослушает тебя?
Катрин, впрочем, помешала ему докончить этот романс, потому что, стоя у него за стулом, она вдруг обхватила его голову своими сильными руками и заглушила его пение, прильнув губами к его губам.
- Ну, будет! - сказала она.
- Будет! - отвечал ей Ченцов и, шедши в спальню, проговорил: - Какое дарование у этого Лябьева, черт его знает!.. По-моему, он музыкант великий!
Управляющий тем временем в своем совсем маленьком флигельке, в который он перебрался, когда Ченцовы заняли его флигель, все еще копошился. Войдя к себе, он прежде всего запер изнутри дверь, потом затворил внутренние ставни и заложил их крючками, а затем засветил свечку. В комнате его был довольно большой письменный стол и несколько соломенных плетеных стульев, кровать с весьма чистыми одеялом и подушками и очень крепкий, должно быть, сундук, окованный железом. Управляющий подошел к этому сундуку и отпер его; замок при этом прозвенел, чем явно намекал на свое дорогое и, может быть, даже английское происхождение. Когда он поднял крышку у сундука, то оказалось, что тот весь был наполнен платьем, которое Тулузов стал выкладывать, и в показавшееся потом дно сундука засунул какой-то особый крючок и им поднял это дно, причем обнаружилось, что сундук был двухъярусный и в нижнем этаже, очень небольшом, лежали билеты разных приказов общественного призрения, примерно тысяч на пятьдесят. Положив к этим билетам расписку Екатерины Петровны, управляющий опустил верхнее дно на прежнее место, а затем, снова уложив в сундук свое платье, запер его с прежним как бы тоскующим звоном замка, который словно давал знать, что под ним таится что-то очень нехорошее и недоброе!