i Большой интерес в этой связи представляет дошедшая до toe масонская рукопись, предназначенная для упражнений в 7-й ; *&тепени (всего их в розенкрейцерском ордене было 9). В сосуд, читаем мы здесь, необходимо смешать майскую росу, собранную в Щполнолуние, а также две части мужской и три части женской &крови от чистых и целомудренных людей. После того как сосуд по-фйгоит некоторое время в тепле, с ним проделывался еще ряд аналогичных манипуляций и, как результат иху должен был насту-ршть миг, когда в колбе наконец должен был послышаться «топот щ свист» и взору братьев должны были предстать «два живых существа — мужчинка и женщинка», а между ними вырасти «пре-IЩрасное дерево с разными плодами». Речь здесь идет о создании так Щазываемого гомункулуса или человека в колбе, над чем безуспешно ]$тись средневековые чернокнижники46.
■fi' Особенно привлекательными в глазах братьев казались выс->Шйе степени ордена, в частности, степень мага, сулившая ее обладателям ни много ни мало как непосредственное общение с $Самим Высшим существом. Но до степени этой русским брать-было еще далеко, так как теоретический градус — это, как мы ке знаем, самая младшая степень розенкрейцерства. На ней и ос-яовилось большинство русских адептов ордена. Обладателей 1Клее ВЬ1СОКИХ степеней среди них было немного: И.-Г. Шварц, Новиков, А.М. Кутузов, Г.Я. Шредер, Н.Н. ТрубецкоГй, Р-Н. Трубецкой.
Московские розенкрейцеры, констатировал Н.М. Карамор, были «не что иное, как христианские мистики: толковали и человека, искали таинственного смысла в Новом и Вет-Завете, хвалились древними преданиями, унижали школьную Ярость и прочее; но требовали истинных христианских доброде-
телей от своих учеников, не вмешивались в политику и ставили в закон верность своему государю. Их общество под именем масонства распространилось не только в двух столицах, но и в губерниях; открывались ложи, выходили книги масонские, мистические, наполненные загадками»47.
Мистический туман ордена розенкрейцеров наложил неизгладимый отпечаток на обряды и порядки, царившие в ложах этого сообщества. Обстановка масонских собраний у розенкрейцеров была не для слабонервных и отличалась мрачностью и таинственностью: затянутые черным атласом стены помещения, жертвенник, треугольные столы для секретаря и ритора. При вступлении в «градус» посвящаемый давал торжественную клятву на всю оставшуюся жизнь «поклоняться вечному всемогущему Иегове и по возможности стараться премудрость его через натуру познать»; отрекался от сует мира и обязывался свято соблюдать обет молчания. Такой же сумрачной и далеко не братской была и внутренняя обстановка в ложах, где процветали мелочный контроль, слежка и доносительство. Каждые три месяца — подробнейший отчет о всех делах и внутренних переживаниях. Проверялась и личная корреспонденция братьев48.
Любопытны в связи с этим письма-отчеты Н.И. Новикова («Коловион»), которые он вынужден был давать, несмотря на свое высокое положение в ордене, своему непосредственному начальнику, уже известному нам немцу Г.Я. Шредеру. «Высокопочтеннейший! Высокодостойнейший начальник! — униженно обращается наш знаменитый просветитель к этому проходимцу. — С радостным сердцем получил я отпуск ваш и повеление ваше относительно сочинению описания, в каком положении дела типографические находятся... Но как ни тяжело бремя сие, однако повеления ваши и волю высших наших высокославных начальников с истинною покорностью во всю жизнь мою исполнять буду...» Но самое поразительное в этом письме-отчете — так это душевные откровения Николая Ивановича, уместные, быть может, по отношению к своему священнику на исповеди, но отнюдь не по отношению к заезжему поручику-немцу: «Но коль чужд еще я сей Божественной любви. Часто еще, весьма часто и рано встать, и поздно лечь, и в слякоть погоды для друга своего не хочется. С пролитием слез пишу я сии строки». Коснувшись далее пункта 7 присланного ему вопросника о распространении любви в его сердце, Н.И. Новиков опять кается: «Чувствую, однако, — пишет он, — что часто еще и ныне проступаюсь в рассуждении грубости и ласковости. Но благодаря милосердного моего Спасителя, что в ту же минуту и чувствую сии проступки, раскаиваюсь, стражду внут' ренне о сем и прошу и молю милосердия его, да подкрепит оно меня в сем искреннем истинном хотении быть со всяким ласкову, ни с кем грубу и стараться отпущать от себя всякого довольным»49.