Но сам он уже хотел близости.
Его руки быстро и ловко проделали все необходимое – женщина тоже захотела. Было уже не до гигиены.
В жизни Н. случилось уже достаточно подобных скоропалительных романов, и он знал свою роль в них назубок – женщины весело пользовались его готовностью к авантюре, а может, просто покупали его за бутерброд и чашку кофе, за малую цену получая немалое удовольствие. Одно то, что женщина шла на эту сделку, многое говорило ему, а информация, приносимая пальцами, довершала картину. Вот и сейчас – вроде бы и слов-то никаких не прозвучало, а Н. по некоторой суетливости знал: женщина глубоко уязвлена и непременно должна доказать всему миру, что, несмотря на свои неприятности, соблазнительна, активна и счастлива. Кроме того, много значила и его внешность.
Н. был из породы вечно юных. И в тридцать лет его тело оставалось тонким, гладким и безволосым. Кроме того, он был от природы белокур – такие слегка вьющиеся волосы нежного оттенка, с золотым отливом, мамина гордость, бывают у мальчиков, пока их не начинают коротко стричь. А вот с кожей было какое-то недоразумение – она совершенно не принимала загара. Поэтому Н. старался не появляться на пляжах. Имел он еще одну особенность – зримое отсутствие мышц.
Ноги у него были сильные – поди-ка побегай по трассе с сорокакилограммовым рюкзаком. Руки и спина были сильные – массажист все-таки. Пресс напоминал стальную пластину. А раздеть и посмотреть – худоба и даже некоторая мягкость, едва ли не женственность очертаний. Особенно голени и бедра – как у мраморной нимфы.
Женщины пользовались, но правды они не знали.
Правда же была в том, что, увидь они себя со стороны в самые горячие минуты, поразились бы легкому свечению, исходящему от собственной кожи. Н. умел окутать женщину нежностью, чтобы как раз сквозь кожу впиталась мысль: «Не может быть, меня любят!» У него это получалось само собой, и следующая мысль, исходившая струйкой из самых кончиков его пальцев и растекавшаяся по телу, как ароматное масло, была: «Не может быть – я же прекрасна!»
Но в результате утро становилось горьким и скорбным. Женщины вспоминали две ночные мысли, им делалось неловко за свою наивность, и они принимали независимый вид: захотела стройного блондина – получила, дальше – ничего…
Он обычно скоро ощущал, что стал нежелательной персоной. Сперва немного удивлялся, потом понял: таково, видать, его место в жизни. И даже не придал значения такому обстоятельству: он и смолоду не бегал за девочками, он шел к взрослым женщинам, связь с которыми возникала без ритуалов ухаживания и уговаривания. Как-то он вылавливал в мире именно тех женщин, которым нужна была лишь ночь. Впрочем, всякое случалось…
На сей раз все шло обычным путем, вот только женщина попалась какая-то ускользающая. Она была с ним – и не с ним, он чувствовал это так, как если бы руки находили в темноте еще чье-то тело, третье, бесстрастное и совершенно лишнее.
Наконец Н. и его незнакомка получили свое, молча устроились поудобнее и заснули.
Рано утром Н. проснулся, осторожно выбрался из постели, почти бесшумно принял душ, оделся и пошел на шестой этаж за припрятанным рюкзаком. Перетащив его в номер, Н. переоделся, спрятал грязное в особый пакет, потом побрился. Борода у него почти не росла, разглядеть ее было мудрено, но пальцы прекрасно знали новорожденную щетинку. Н. оставил бы ее, но ему показалось, что ночь будет иметь продолжение, и он постарался придать себе достойный вид.
Когда она проснулась, он уже сунул в чашку найденный на столе кипятильник и спросил, что дама предпочитает, чай или кофе. У нее была с собой баночка растворяшки, он приготовил две порции. Там же, где кипятильник, обнаружилась и разорванная пачка печенья с приторной начинкой. Н. ел все – печенье тоже съел. Мыть чашки не стал – ему и в голову не пришло, что это можно сделать моментально. Зато поддерживал светскую беседу – что-то такое говорил про озера и про рябиновую рощицу, которую приметил тут года два назад.
Он говорил и недоумевал: что за странная женщина попалась на сей раз.
В отличие от него, она была смугла, и даже очень. Он знал этот цвет загара – приобретаемый в солярии. Но ее кожа от природы была бледно-темной, натуральный загар был бы не столь коричневым, сколь буровато-серым – Н. видел такой загар у нескольких мужчин. Сейчас вообще полуголое тело обрадовало бы любого художника – утреннее солнце, падая на обнаженные бедра, придавало коже какой-то особенно теплый оттенок, но оставшиеся в тени икры и лодыжки были по контрасту явственно зеленоватые. Ступни же она спрятала под край одеяла. Н. и это понимал – он встречал людей, у которых ступни постоянно мерзли, даже на солнцепеке.