«А я так и не смог посвятить жизнь Касии», — с горечью подумал Робинтон.
Когда-то он думал, что дни, последовавшие за кончиной его супруги, были тяжелыми. Но теперь, наблюдая за медленным угасанием матери, Робинтон понял, что бывает и тяжелее. Робинтон часто играл для матери разные песни — даже переделанную на юмористический лад «Сам залез — сам вылезай»; Мерелан улыбалась и даже иногда тихонько посмеивалась. Петирон тоже много играл для жены; похоже было, что музыка действует на нее умиротворяюще.
Три дня спустя Джиния разбудила Робинтона перед рассветом.
— Конец близок.
Робинтон поспешно натянул штаны и рубаху и бросился вслед за целительницей. Его переполнял ужас.
Конец Мерелан оказался неожиданно мирным. Робинтон держал одну ее руку, а Петирон — другую. Мерелан слабо улыбнулась и едва заметно сжала исхудавшие пальцы. А потом она вздохнула, как некогда Касия, и застыла. Робинтон и Петирон не шевелились. Ни у одного не хватало сил выпустить безжизненную руку.
Джинии пришлось взять это на себя. Она мягко заставила их разжать пальцы и сложила руки Мерелан на груди.
Первым не выдержал Петирон. Он захлебнулся рыданиями.
— Мерелан, как ты могла покинуть меня? Как ты могла?!
Робинтон посмотрел на человека, некогда его породившего; Петирон воспринял смерть Мерелан как личное оскорбление. Но ведь Петирон всю свою жизнь был по натуре собственником. Так с чего же ему меняться теперь? И все же Робинтону было бесконечно жаль этого человека.
— Отец… — произнес он, медленно поднимаясь на ноги.
Петирон моргнул и уставился на сына с таким видом, словно тому не полагалось здесь находиться.
— Уйди. Она была для меня всем. Мне нужно побыть наедине с ней и с моим горем.
— Я тоже горюю. Она — моя мать.
— Да что ты можешь знать о моей боли?! Петирон схватил сына за отворот рубахи. Робинтон едва не расхохотался. Он услышал невнятный возглас Джинии и предостерегающе вскинул руку. На этот вопрос он собирался ответить сам.
— Что я могу знать, Петирон? И ты говоришь это мне? Мне слишком хорошо известно, как ты сейчас себя чувствуешь.
Глаза Петирона округлились, он наконец-то начал что-то понимать. А потом он снова разрыдался. Он был так раздавлен горем, что Робинтон, не думая о том, что делает, шагнул к кровати и обнял отца, пытаясь его утешить.
С этого дня Петирон больше не писал музыку. Его музой была Мерелан; она ушла — и с нею ушло вдохновение. Но ее смерть произвела перемены, о которых она лишь мечтала всю свою жизнь. Петирон и Робинтон так никогда и не стали друзьями, но Петирон начал намного спокойнее относиться к обществу сына. Мастер Дженелл даже удивился как-то — до чего же горе смягчило этого человека! Ученики и подмастерья, изучающие теорию композиции, вряд ли согласились бы с мастером-арфистом — на Петирона по-прежнему было трудно угодить. Но никто из них не мог пожаловаться на глубину знаний, которые Петирон им давал.
Когда умерла Бетрис — у нее внезапно остановилось сердце, — Робинтон все еще жил в цехе. Так что он помогал мастеру Дженеллу пережить первое, самое тяжелое время. Эта кончина стала потерей для всего цеха, от самого младшего из учеников до Петирона. Но все-таки приезд Халанны, превратившейся теперь в степенную полную матрону, счастливую супругу и мать семейства, стал для Робинтона полной неожиданностью.
— Я очень многим обязана этой женщине, — сказала она. — Почти как твоей матери, подмастерье Робинтон. — С этими словами Халанна странно, искоса взглянула на Робинтона. — Я тогда была на редкость дрянной девчонкой, а Бетрис и Мерелан все-таки удалось вколотить в мою дурную голову хоть немного здравого смысла. Можно, я спою для Бетрис — вместе с тобой? И для Мерелан. Я до сих пор слежу за своим голосом, ты же знаешь.
— Нет, не знаю. Но я рад, что это так. Мама была бы рада, — вполне чистосердечно ответил Робинтон.
Так и вышло, что Халанна спела произведение, выбранное Петироном для этого случая, и голос ее звучал теплее и выразительнее, чем за все то время, что она обучалась в цехе арфистов. Голос Халанны был столь прекрасен, что мастер Дженелл, вытерев слезы, вслух пожалел о том, что по нынешним временам в цехе обучается мало женщин.
— Робинтон, может, ты во время путешествий кого-нибудь подыщешь? — спросил мастер Дженелл. — Конечно, то, что твоя мать отдала пению всю жизнь, — это редкий случай. Но вот Халанна до сих пор поет, и Майзелла, насколько я понимаю, тоже. Найди мне еще несколько одаренных девушек, ладно?
— Я непременно поищу! — горячо отозвался Робинтон. Он сейчас готов был пообещать все, что угодно, лишь бы глаза мастера вновь зажглись прежним светом.