- Курдюка, например. - Урса решила для верности уточнить: - Здесь он и жил, спал на этой самой кровати. - Урса повернулась и взяла с тумбочки зеркальце. - Это его зеркало. - Она принялась рассматривать осколки своей внешности. Вдруг усмехнулась. - Посмотрите, вот здесь под рукой у меня утолщение. Потрогайте. - Она взяла опять руку Варфоломеева и засунула под мышку. Землянин нащупал небольшую припухлость. - Года два назад появилось. Я сначала обрадовалась, думала, злокачественная, неделю как сумасшедшая носилась по знакомым, всем показывала, хвасталась, глупая, а Синекура сказал, что обычная фибромка, несмертельная. Вот тогда я и записалась на гильотину. Одна из первых. Еще никто не знал, что гильотину строят, только в эксгуматоре слух пошел, мол, есть новое безотказное средство. Будет, не будет работать - записалась, а теперь выясняется, что впереди меня столько народу. Нет, я понимаю - господа кандидаты, они пользовались поддержкой значительной части населения, но почему их жены, дети? Мы же не за жен голосовали! Да еще вот ваш товарищ, без очереди...
- Урса, что ты говоришь? - Варфоломеев попытался опять выправить логику. - Ведь ты же видишь - я смертен, и мой товарищ тоже. Зачем нам хотеть умирать?
- Да, зачем? - Урса задумалась. - Надо спросить у Синекуры.
- К черту Синекуру. - Варфоломеев вспомнил обрывок разговора из лифта. - Что у вас на голубом этаже?
- Ах, все понятно, вы все только об одном и мечтаете. - Урса отодвинулась, насколько позволяло ложе. - Проклятый Центрай, проклятые центрайцы, у вас одно на уме...
- Ты это мне говоришь? - Землянин стал выходить из себя. - Чертова кукла, оденься лучше подобру-поздорову.
Варфоломеев наклонился, поднял с пола феофановский халат и кинул в иноземное существо. Урса привстала на колени и принялась натягивать на себя казенную одежду. Когда дошла до последней пуговицы, не выдержала и заплакала.
- Не прогоняйте меня, пожалуйста.
Внутри у землянина что-то засвербило.
- Ладно, ложись и зря не ворочайся.
Урса, всхлипывая, уткнулась ему в плечо.
- У вас зимы бывают?
- Бывают, но в Центрае всегда плюс двадцать градусов.
- Видишь, как у вас весело. - Варфоломеев на ходу соображал, чем же ее развлечь. - А в том краю, где я живу, каждый год две зимы.
- Как две? - оживилась Урса.
- Одна в начале года, а другая в конце.
- Бедные. И что, лета совсем нет?
- Есть, но одно и очень короткое, наступает в июле и кончается в августе.
Урса с жалостью посмотрела на землянина.
- Теперь я поняла, почему у вас такие маленькие глаза.
- Да, зимы длинные, ветра холодные, вот и щуримся. И никуда не спрятаться, разве что закутаться в шубы или сидеть у огня и ждать.
- Чего?
- Ждать, когда придет лето. Вот такое государство Зимы. Но не все так скучно. Зимой есть снег, есть водка, есть красивые женщины, есть столица, златоглавая, белокаменная. - Варфоломеев закрыл глаза, чтобы не видеть инопланетного потолка, но материалистическое подсознание подсказывало ему, что потолок все равно существует. И он спросил: - Неужели в Центрае не осталось ни одного коренного жителя?
- Коренного?
- Ну, не оживленного, как вы, а простого смертного.
- Я не встречала. Да и откуда простой смертный возьмется? Какой смертный на захочет стать бессмертным? А?
- И наоборот. - Варфоломеев усмехнулся. - Но неужели нет хотя бы одного, сумасшедшего?
- Сумасшедшего? - Урса, кажется, что-то вспомнила. - Есть один сумасшедший, бродит по ночам и всех пугается.
- Приват-министр, - подсказал Варфоломеев.
- Эх, а я уже поверила, будто вы и вправду с неба свалились.
- Подожди обижаться, голубушка...
- Не смейте. - Урса резко переменилась. - Не называйте меня голубушкой. Вы шпион.
- Ах, и тут я шпион, неплохо. - Землянин сел, опустив ноги на пол. Хорошо, шпион. А чей шпион?
- Не знаю. Может быть, из Северных Метрополий. Там тоже снег бывает и зима, как вы говорите, два раза.
Варфоломеев встал и принялся ходить туда-сюда по палате. Потом подошел к изголовью местной богини, постоял немного и вдруг решил:
- Хватит, надо спать. - Он вытянул подушку из-под головы Урсы. Пожалуй, одну возьму себе, нам, шпионам, без подушки никак нельзя. - Он отошел в угол, лег на мягкий теплый пол и накрыл голову подушкой. Спокойной ночи.
Вскоре послышалось легкое посапывание - сестра милосердия уснула божественным сном. Землянин, наоборот, все ворочался и ворочался с боку на бок до самого утра. Видно, что-то его там на полу тревожило.
21
Кажется, у Сони созрел план освобождения Евгения. Собственно, это не был конкретный план каких-нибудь особых шагов и поступков, скорее это была подсказанная теперешней жизнью линия поведения. Она заметила - всякие формальные неурядицы, связанные с пропиской, с метрикой, с образованием, разрешались гораздо легче, если начать лгать. Ложь, самая бессмысленная и невероятная, в применении к государственной машине действовала подобно смазочному материалу, и наоборот, всякая правда о случившемся с нею, со стариками Варфоломеевыми, да и со всей Северной Заставой встречалась металлическим скрежетом сцепленных конституцией шестерен. Огромный прекрасный город, город ее мечты и мечты ее отца, возникший на месте захудалого бестолкового городишки, ничего не хотел знать о коренных жителях занятого им пространства. Да что там город. Даже глухая, затерянная в полях деревушка, страдающая безлюдьем и низкой производительностью труда, вначале с подозрением отнеслась к поселенцам без определенного места жительства. Председатель колхоза "Заря новой жизни", ветеран войны и непосредственный участник блокадных боев с раздражением выслушал сумбурный рассказ Сони о важном правительственном эксперименте, о секретном объекте, о покорении видимой части Вселенной, а потом огорченно сказал, что ему позарез нужны люди и особенно учителя, но никак не с планеты Марс, а хотя бы из отдаленного сибирского края. Соня, к ее чести, долго не сомневалась, и пока Афанасич спал после пьяного разговора с приютившим их на первое время агрономом колхоза, совершила заговор с бывшей своей соседкой. Позже Афанасич присоединился к заговору, и ходил по Раздольному, рассказывая то здесь, то там страшную историю таежного пожара, когда в одночасье сгорела сибирская деревня и спаслись только трое - отец, мать и дочь Варфоломеевы. С этим рассказом, в котором появлялись каждый раз все новые и новые кровавые подробности, Петр Афанасьевич "приобщался" с деревенскими мужиками стаканчиком-другим лютого самогона. Вскоре и дела пошли. Соня пошла работать в школу, ее новый отец устроился сторожем, а мать стала помогать молодой хозяйке управляться с коровой и свиньями.
Соня только удивилась, с какой легкостью Афанасич отрезал большую часть своей жизни, связанную с Северной Заставой, и перешел в новое лживое состояние. Как будто и та прошлая жизнь тоже была определенной игрой, обманом, не стоящим ни сожаления, ни слез. Она не представляла, что Афанасич может думать о происшедшем, как в его необразованном, неизбалованном трезвостью мозгу объясняется ноябрьская катастрофа. Сама она боялась даже думать о причинах, боялась, потому что твердо знала: с ума сходят в первую очередь люди, склонные задавать себе вопросы. А ей никак нельзя сойти с ума. Во-первых, Евгений, ведь он-то ничего не знает, а если знает или чувствует, то без ее помощи попросту свихнется. Поэтому она - его спасение. Она обязана получить новый паспорт, стать снова человеком в правах, и тогда поможет ему. Вот о чем стучала Соня в полуподвальное окно бывшего государственного дома. А во-вторых, во-вторых...
На следующий день, возвращаясь из школы, твердо решила: нужно лгать, лгать и лгать. Она уже придумала: как только получит паспорт и прописку, тут же направится к следователю и выдаст Евгения за больного. Далее, - что далее? Далее нужно свидание, там она его уговорит, подмигнет, направит. Теперь документы. Здесь все прекрасно. Кажется, Евгений говорил, что паспорт у него на прописке. Если в паспорте появился штамп, плохо, но не смертельно; если нет, тогда Евгений спасен сразу, он столичный житель, а судя по прессе и телевидению, в столице ничего не произошло, и следовательно, он, Евгений, в отличие от жителей Северной, законный член общества, гражданин, человек с государственной печатью! У Сони даже перехватило дыхание от такой счастливой возможности. Она подошла к лавочке, смахнула снег и присела у покосившегося серого забора. Из чужого двора ленивая собака поприветствовала погорелую учителку, как ее тут называли, предупредительным лаем. Ну точно, как на Северной.