Костёр догорал, зрение восстановилось, голос временно не давал о себе знать. Я стоял на небольшой площади, ограниченной несколькими добротными кирпичными домами, каждый в три этажа высотой. По сторонам расходилось пять дорог и они, как и площадь, были выложены из камней. По другую сторону площади располагался деревянный помост и сначала я принял его за сцену для праздников и мероприятий, но потом разглядел, что к верхним балкам прикреплено три свисающие петли. Понятно, какие мероприятия у них здесь самые популярные.
Я махнул компании детей, чтобы кто-нибудь (да хоть все разом), подошли ко мне, но никто не двинулся с места. Тогда я сам подошёл к ним.
– Ребята, – начал я голос пионервожатого, но был прерван.
– Чё надо? – это был самый взрослый подросток из компании, годов двенадцати на вид, грубый не только в манерах, но и в чёртах лица, кривой и острый, словно скроенный из листовой стали. Он вытер нос кулаком с огромными разбитыми и распухшими костяшками и пренебрежительно сплюнул, почти попав мне на ноги.
– Где здесь трактир?
– А я почём знаю? Я в такие завиденица не ходок. – Что-то в этой фразе оказалось смешным и кривой зашёлся тяжёлым болезненным смехом, остальные дети присоединились, кто надрывно, кто звонко, кто каркая, кто лая. Это был человеческий оркестр городского мусора – битых банок и ржавых балок в виде детей.
Я почувствовал себя рядом с этой компанией неуютно. Более того – мне стало страшно. Поймите, я никогда не был героем. Я – неудачник. В школьные годы мне не раз доводилось участвовать в драках. Ну, как участвовать? Обычно били меня. За то, что не дал списать, не дал денег или за то, что оказался поблизости, когда другая жертва оказывалась вне досягаемости. Ситуация, конечно, не всегда была такова, да и не так уж плоха. Иногда за меня заступались ребята посильнее. Один раз – лидер класса, он вообще отличный был человек, харизматичный и с развитым чувством справедливости, пока не стал мёртвым из-за несчастного случая. Несколько раз я участвовал в межшкольных стрелках и дрался вместе с теми, кто обычно бил меня. Обычное дело, для Урала. Из этих стрелок я вынес несколько вещей – неожиданно очень свежо и ясно становится в голове, когда по этой самой голове получаешь; драка помогает от холода, даже в минус тридцать; от ворвавшегося в кровь адреналина очень хорошо, чувствуешь крылья за спиной, словно висишь в сантиметре над землёй, тот ещё наркотик, и не самый слабый; я – трус. В школе я всегда проигрывал, и прежде всего самому себе. Всегда чувствовал боль, унижение, и ревел от этой обиды и боли, даже в старших классах. Тяжело в школьные годы расти ботаником (кстати, это от слова «ботать», сиречь «зубрить», и никакого отношения, как многие бившие меня дураки думают, к растениям не имеет). Я успокаивал себя мыслями, что ещё стану великим (или хотя бы знаменитым) писателем, когда вырасту, и вот тогда все мои обидчики усрутся от зависти. Чуда не случилось. Да и знания, и талант, не оправдания слабости. Вспомним великих, все воевали: Толстой, Пушкин, Лермонтов. Писатели всегда и дрались, и дуэли устраивали. И со временем не обнищали духом. И Блок, и Есенин, а уж Гумилёв столько воевал, что многим и не снилось. Война – естественное состояние для русских гениев слова. Потому что страсть – она не только в тексте, она в крови, и тогда вся душа пылает, не оставляя места для трусости. А я даже не уверен, что тлел.
После школы на мою долю выпало ещё с десяток драк, и вот тут ситуация немного изменилась: в половине случаев я выиграл, в трёх смог достойно проиграть, один раз был бит практически до потери сознания, и ещё один раз просто унизил самого себя, обиженно кинувшись с кулаками на городского чемпиона по кикбоксингу. Но даже когда я побеждал, я боялся, у меня тряслись поджилки, и сердце испуганной птицей билось о рёбра. Со всей силы своего страха я и бил. Но побеждал только один на один. А тут…
…дети, конечно, но их добрая дюжина, их улыбки состоят из острых осколков зубов, а их глаза – глаза хищных зверей. Они никогда не станут биться честно: накинуться всей стаей, прирежут по-быстрому, да разбегутся. Весёленькая перспективка, лучше с ними не ссориться.
– У тебя взгляд изменился, дядя, – сказал кривой и я невольно вздрогнул, не заметив, когда прекратился их общий смех. – Ещё что-то хочешь спросить? Али понял чего?
Я кивнул, развернулся, и пошёл прочь от этой компании. Позади раздались противные смешки. Я действительно понял. Понял, что если бы не то рваньё, в которое я был одет, если бы на мне (или у меня) было бы что-нибудь более ценное, то меня уже бы прирезали эти детишки.