— Все может быть, — сказал он.
— Вы меня хоть немножечко любите, Яков Иванович? — спросила она тихо. — Я иной раз замечаю, как вы на меня смотрите. Вот сейчас только, назад несколько минут, вы так прелестно мне улыбались, и у меня потеплело на сердце. Я потому решилась спросить, что вы так скромны и, кажется, сознаете, слишком сознаете… так сказать, разницу нашего положения, хотя по-человечески, мне думается, мы с вами похожи.
— Нет, — сказал он. — Я не могу сказать, что я вас люблю.
Зина вспыхнула. У нее задрожали веки. После долгой минуты молчания она спросила упавшим голосом:
— Очень хорошо. Но я хотя бы вам нравлюсь?
— Да, вы были со мне добры.
— Ну и вы мне нравитесь, правда. Вы, по-моему, серьезный и знающий человек.
— Нет, я почти полный невежда.
Она налила себе немного шерри-бренди, пригубила, отставила рюмку.
— Ах, Яков Иванович, хоть на одну минуту проститесь вы со своей серьезностью и поцелуйте меня. Ну попробуйте, поцелуйте.
Они встали и поцеловались. Она обняла его, плотно к нему прижалась. На секунду он ощутил нежный укол жалости к ней.
— Останемся тут? — шепнула она задыхаясь. — Или не желаете ли пройти ко мне в комнату? Вы папину видели, а мою — нет.
Она очень прямо смотрела ему в лицо, зеленые глаза потемнели, все еще прижатое к нему тело пылало, как печка. Теперь она ему показалась старше, может, лет двадцати восьми, девяти, вполне самостоятельный человек.
— Как скажете.
— Это уж как вы скажете, Яков Иванович.
— Зинаида Николаевна, — сказал он, — вы простите мне, что спрашиваю, но я боюсь совершить серьезную ошибку. Довольно я уже их наделал… какие вы только можете себе представить… но кое-что мне не хотелось бы повторить. Если вы невинная, — сказал он неловко, — лучше нам дальше не продолжать. Я говорю из уважения к вам.
Зина покраснела, потом поежилась и откровенно сказала:
— Такая же я невинная, как и большинство, не больше и не меньше. Так что вам нечего беспокоиться.
Потом она смущенно хихикнула и сказала:
— А вы старомодны, как я погляжу, и мне это нравится, хотя вопрос ваш не назовешь чересчур деликатным.
— Ну, тогда можно еще один? Как насчет вашего отца? То есть я хочу спросить: а вдруг он увидит, когда мы пойдем в вашу комнату?
— Он никогда не видит, — сказала она.
Его несколько обескуражил этот ответ, и больше он уже ни о чем не спрашивал. Факт не оспоришь.
По коридору шли молча: Зина — прихрамывая, Яков на цыпочках следом, к ее надушенной спальне. Пекинез, раскинувшись на постели, глянул на мастера и зевнул. Зина взяла собачонку на руки и опять пошла вниз, чтоб ее запереть на кухне.
Спальня вся была в безделушках, маленьких столиках, со стен глядели девушки в платочках. Из-за зеркальной рамы высовывалось павлинье перо. В углу висела икона Божьей Матери, перед ней красно горела лампадка.
Остаться мне или уйти? — думал Яков. С одной стороны — был долгий сезон без дождя. Мужчина не зря создан мужчиной. Что говорят хасиды? «Не прячься от собственной плоти». С другой стороны — что это изменит? В моем возрасте — ничего тут нет нового. Ничего это не изменит.
Когда она вернулась, он сидел на постели. Снял верхнюю рубаху, исподнюю.
Он неловко смотрел, как Зина сняла туфли, встала на колени перед иконой, перекрестилась и молилась минуту.
— Вы верующий? — спросила она.
— Нет.
— Как я хотела бы, чтобы вы уверовали, Яков Иванович. — И она вздохнула.
Потом она встала с колен и попросила его раздеться в клозете, пока она в спальне будет готова.
Это из-за ноги, подумал он. Будет под одеялом лежать, когда я войду. Так-то лучше.
Он снял с себя все в клозете. Руки провоняли скипидаром, и он дважды их мылил розовым бруском ее душистого мыла. Снова понюхал — теперь они воняли духами. Пусть это ошибка, да, но я ее сделаю, он подумал.
Увидев себя голым в зеркале, он сначала смутился, потом ему стало тошно от того, что он собирается сделать.
И без того дела плохи, так зачем нарываться на худшее? Это не для меня, я не тот человек, и чем скорее я ей скажу, тем лучше. Он пошел в спальню, держа одежду в охапке.
Зина заплела волосы косами. Стояла голая — полные груди — и обтиралась губкой над белым тазом в газовом свете. Он увидел, как по увечной ноге струйкой стекает яркая кровь, и ошеломленно выговорил:
— Но ты нечиста!
— Яков! Как же ты меня напугал! — Она прикрылась мокрой простынкой. — Я думала, ты подождешь, пока я позову.
— Я не знал твоего положения. Прости, совсем не подумал. Ты ничего не сказала, хотя я понимаю, это неловко.