— Ишь, разговорился. А это начальству одному известно.
Яков съел кашу, и его вырвало. Пот лил с него градом так, что промок сенник. Вечером пришел в камеру доктор, молодой человек с редкой бородкой, в темной шляпе. Мерил ему температуру, щупал всего, считал пульс.
— Горячки решительно нет, — заключил он. — Обычное кишечное расстройство. Вдобавок у вас сыпь. Пейте чай, от твердой пищи день-два воздержитесь, и все наладится.
И он поскорей ушел.
Проголодав два дня, мастер себя почувствовал лучше и стал снова есть щи и кашу, но черного хлеба не ел. Сил не было жевать. Тронет голову — и падают волосы из-под пальцев. И такая вялость, такая тоска. Житняк, сбоку, подглядывал за ним в глазок. Все чаще Якова мучил понос, и когда пронесет, он лежал, задыхаясь, без сил на своем соломенном мешке. Хоть и ослаб, он весь день поддерживал в печке огонь, и Житняк смотрел на это сквозь пальцы. Мастер все время мерз, и никак он не мог согреться. Одно хорошо — прекратились обыски.
Снова он просился в лазарет, но пришел в камеру старший надзиратель и сказал:
— Жри что дают, и нечего тут ломаться. От голодовки и болеешь.
Яков себя заставил поесть, съел несколько ложек и — обошлось. Попозже его вырвало. И рвало и рвало, хоть ничего уж не осталось в желудке. А ночью мучили его кошмары, картины кровавой бойни, и он со стоном просыпался. Снова задремлет — и казаки хлещут по людям нагайками. Яков бежит через лес и, сраженный выстрелом, падает. Яков прячется под столом у себя дома, его выволакивают, отсекают ему голову. Яков мчится по изрытой колеями дороге, рука отрублена, выколот глаз, у него оторваны яйца; Рейзл лежит на земляном полу, ее зверски изнасиловали, выпотрошили все бедное, гиблое ее нутро. Изувеченное тело Шмуэла висит на оконной перекладине. Мастер с тошнотой просыпался, боялся снова заснуть, но изматывающую, вонючую болезнь наяву еще трудней было выносить, чем эти жуткие сны. И часто он хотел умереть.
Однажды он увидел во сне, что над головой у него висит Бибиков, и проснулся со странным вкусом во рту, будто стал медным язык.
Он сел рывком.
— Яд! Б-г ты мой, они же меня ядом травят!
Он поплакал немного.
Утром он не притронулся к еде, которую принес Житняк, и он не пил чаю.
— Ешь, — приказал стражник. — А то не выздоровеешь.
— Почему вы меня не застрелите? — сказал мастер горько. — Нам обоим было бы легче, чем этот проклятый яд.
Житняк побелел и поскорей вышел.
Вернулся он со старшим надзирателем.
— До каких пор я буду нянчиться с этим проклятым евреем? — ворчал надзиратель.
— Вы меня ядом травите, — прохрипел Яков. — У вас нет против меня настоящих улик, вот вы и отравляете мою еду, чтобы меня извести.
— Это ложь! — рявкнул старший надзиратель. — Ты окончательно спятил!
— Я не стану есть то, что вы мне даете! — крикнул Яков. — Я буду голодать!
— Ну и голодай к чертовой матери, и подохнешь.
— И это будет ваше убийство.
— Только поглядите на него. Кто смеет обвинять других в убийстве? — шипел надзиратель. — Кровавый убийца двенадцатилетнего христианского мальчика.
— Мозги твои говеные, — бросил он Житняку, когда они выходили.
Скоро в камеру чуть ли не вбежал смотритель.
— На что вы теперь жалуетесь, Бок? Отказ от еды запрещен тюремными правилами. Предупреждаю — дальнейшие нарушения режима будут строго караться.
— Меня травят ядом! — крикнул Яков.
— Я не знаю ни про какой яд, — строго сказал смотритель. — Сказки изволите сочинять, чтобы над нами поиздеваться. Доктор установил у вас обыкновенный понос.
— Это яд. Я его чувствую. У меня все болит, я исхудал, у меня клочьями лезут волосы. Вы хотите меня извести.
— А, да пошли вы к черту, — сказал кривой смотритель и вышел из камеры.
Через полчаса он вернулся.
— Это не я, — сказал он, — я никаких таких распоряжений не отдавал. Если кто вас и отравляет, то ваши собратья евреи, знаменитые отравители источников во все времена. И вы думаете, я забыл, как сами вы пытались, тут вот, в тюрьме, подкупить Гронфейна, чтобы он убил Марфу Голову, самую для вас опасную свидетельницу? А теперь вот ваши соплеменники хотят отравить вас, потому что боятся, как бы вы не признали свою вину и тем самым не бросили тень на всю вашу нацию. Мы даже обнаружили, кстати, что один подручный повара, оказывается, скрытый еврей, и мы выдали его полиции. Он вашу еду и отравлял.
— Не верю, — сказал Яков.
— Но нам-то на что ваша смерть? Мы хотим, чтобы вас приговорили к строгому пожизненному заключению и все бы видели еврейскую вашу подлость.