— Вам незачем бояться нас, Бок, — говорил смотритель. — Уверяю вас, и господин прокурор, и все остальные официальные лица хотят, чтобы вы предстали перед судом. Никому не надо вас убивать. У нас совершенно другие планы.
— Но когда меня будут судить?
— А вот этого я не могу вам сказать. Все еще собираются улики. На это время нужно.
— Значит, если вы не возражаете, я лучше буду ходить на кухню.
Пока могу, думал он. Я хорошо за эту честь заплатил. Ведь они потому ему и разрешали ходить на кухню, что знали: он знает, что они хотели его отравить.
Зато обыскивать они теперь его стали по три раза в день. После этих обысков сердце у него болело, тяжелело от обиды и долго он не мог успокоиться. Бывало, чтобы прийти в себя, очнуться, он хватал метлу и во второй, и в третий раз мел чисто выметенный пол. Или он собирал пепел, готовил дрова задолго до того, как придет Житняк и его поведет на кухню за вечерним пайком. Печь дымила, но он садился есть с ней рядом и, как допьет до последнего глоточка свой чай, подбрасывал еще немного хворосту и со вздохом ложился на свой соломенный мешок в надежде заснуть, пока не простынет печь и не заледенеет камера. Иногда вода для питья к утру делалась куском льда, приходилось его растапливать.
Еще был способ скоротать время — мочиться. Мочился он часто и слушал, как гремела в параше струя. А иногда он нарочно удерживался, и струя тогда делалась такая горячая, сильная, что даже зубы болели. Забирали парашу — тоже можно было на минуту отвлечься. И через день стражник наполнял водой кувшин, из которого он пил и умывался. Полотенца не было. Он вытирал руки полой рваного пальто, тер об печку, пока не высохнут. Фетюков ему подарил когда-то сломанный гребень, и этим гребнем он расчесывал волосы и бороду. Дважды за все время дали ему сходить в баню и в присутствии стражника окатиться полупростывшей водой из деревянной бадьи. И оба раза он с отвращением увидел свое отощавшее тело. Волосы ему не стригли, но, когда оказалось, что он завшивел, тюремный цирюльник густо смочил ему голову керосином и дал частым гребнем вычесать вшей. Бороду не подстригали, но не мешали расчесывать. Когда Яков пожаловался наконец на свои страшно отросшие когти, Житняк ему их подстриг. Ножницы в руки мастеру он не дал. И потом обрезки были сложены в коленкоровый мешочек.
— А это зачем? — спросил Яков.
— Анализ они сделать хотят, — отвечал Житняк.
Однажды утром в камере Якова появилось кое-что новенькое. Пока он ходил за своим завтраком, ему принесли талес и филактерии. На коробочки он только глянул и отложил в сторону, а вот талес стал носить под пальто ради тепла. Тюремный халат на нем был теперь плотней, чем прежний, но сильно изношен предшественниками и совсем обветшал. Еще была у него ушанка неподходящего размера, и он носил ее, спустив уши. На пальто разлезались швы. Житняк ему выдал иголку и нитку; Яков потом заработал затрещину, сказав, что иглу потерял. На самом деле ничего он, конечно, не потерял — он запрятал иглу в печке. Но швы на пальто скоро опять разошлись, а вот нитки у Якова не было. Деревянные башмаки теперь у него отобрали, ему теперь выдали лапти; и ему не давали ремня. С тех пор как Яков надел на себя талес, Житняк прилежно следил в глазок, надеялся застукать Якова за молитвой. Не застукал.
Часами мастер ходил по камере. Прошел до Сибири и обратно. По шесть-семь раз на дню читал тюремные правила. Иногда садился за шаткий стол. Он мог есть за этим столом, но что можно было еще за ним делать? Был бы у него карандаш и бумага, можно было бы что-то писать. Был бы нож, можно бы прутик строгать, но кто же даст ему нож? То и дело он дул себе на руки. Ведь можно с ума сойти от безделья. Ах, была бы у него книга! Как он читал, бывало, занимался у себя в комнате над конюшней в кирпичном заводе, за столом, который стесал своими руками! Однажды, едва Житняк, заглянув в глазок, его прикрыл, Яков поскорей сложил дрова у стены и взобрался на них, проверить, нельзя ли глянуть в окно на тюремный двор. Вдруг там арестанты гуляют. Может, тут еще знакомые его или их повыпускали? Но ему не удалось дотянуться руками до перекладины, и всего-то он и увидел что свинцовый лоскут неба.
5