Кто-то отравил его. Скорее всего, отрава была в той еде. Подумав лучше, он сообразил, что странное ощущение, которому он вовремя не придал значения, наступило как раз в одно время с распитием чая. Тогда получается, что его отравила Райки? В это ему верить совсем не хотелось. С другой стороны, она была такой неестественно-разговорчивой, что заподозрить её было бы не самой плохой идеей. Прежде она была совсем иной, насколько он мог помнить.
Но зачем? Анур вспоминал, о чём они говорили, пыталась ли она выведать какие-то секреты, но в итоге пришёл к тому, что сам задавал большинство вопросов, да и не содержал их разговор ровным счётом ничего важного.
Анур резко одёрнул себя. На семинарах по логике учитель часто ругал студентов за однобокий взгляд на вещи. Он говорил, что, уцепившись за что-то, почувствовав «правильный» путь, мыслящий ум может стать упрямым и глухим к другим фактам, и эта беда преследует всех, даже гениев. Если хочешь испытать свой разум и не ошибиться, говорил он, нужно рассмотреть и полностью противоположный вариант, и третий, не имеющий отношения к ним обоим, и четвёртый, и пятый…
И всё же других подозреваемых попросту не было. Они были вдвоём, никто другой к их беседе не присоединялся, а уж пытаться как-то использовать его страдающее тело над раковиной было совсем невозможно.
Выбравшись из ванной, он осмотрел свою комнату на предмет пропаж. Что можно было здесь украсть, кроме его сменной одежды и взятых с собой книг? Даже если отравитель не знал, что брать ему нечего, он мог здесь побывать. Но Анур, конечно же, не мог этого проверить, так как не имел привычки запомнить расположение своих вещей. Закрыл ли он дверь на ночь, когда вернулся? Скорее всего, да. Можно было проверить, закрыта ли она сейчас, но не будь его враг дураком, он бы просто закрыл её сам перед уходом.
А что, если целью была именно Райки? Вспомнив, как она любит запирать двери, он предположил, что ей, должно быть, есть, что скрывать. В её комнате было очень много привезённых с собой вещей, но он не додумался разглядывать их. Опять же, никаких рабочих версий не было.
Он ничего не помнил с того момента, как оказался в ванной. Не знал даже, как добрался до своей комнаты, но сделал это явно в беспомощном состоянии, поскольку не сумел раздеться и спал прямо в одежде.
Память отшибло начисто. Кроме того, условный яд вызывал дикую тошноту и слабость. Но вот наутро никаких последствий уже не было, хотя, будь отравитель щепетильнее, жертва бы и не проснулась. Значит ли это, что он дилетант? Или его целью было напугать?
Наконец, он спросил себя, была ли и Райки отравлена, ведь он не знал этого, а только предполагал. Она пила из того же чайника, чай они наливали в пустые кружки. Из всего выходило, что она испытала то же самое. Или даже большее… У него в душе вдруг всё похолодело, когда он понял, что Райки могла принять и смертельную дозу, если осталась там и выпила остальное, пока его не было. Нужно было срочно найти её. Немедленно.
Он оделся во что попало и почти бегом направился к её комнате с мокрой головой. Менее через минуту он был на месте и уже стучал в дверь, но его встретила лишь глухая тишина. Ему стало ещё больше не по себе. Он подёргал ручку, заранее понимая, что дверь окажется закрытой при любом исходе, вернулась она или нет. Вот только она могла быть там, внутри, но уже не живая, и никто не знал этого и не успел бы помочь. Неужели ему придётся выламывать дверь, чтобы узнать правду? Какие могут быть последствия? Скорее всего, никаких, ведь он уже не ребёнок, которого ругают за подобные вещи. Да и ситуация может быть серьёзной, если его опасения подтвердятся. Он примерился для удара ногой, выбирая место, когда услышал щелчок, от которого вздрогнул и чуть не упал, стоя на одной ноге, уже готовый совершить пинок чуть ниже ручки.
Но это щёлкнул замок соседней двери, откуда выглянула темноволосая голова Аэдры, другой его сестры, самой младшей из совершеннолетних, двадцатилетней, и той самой, которую Райки охарактеризовала как «странную». Анур бегло оценил её взгляд, позу, одежду: неуверенные и безобидные глаза, голубые, как у матери, поза стеснённая, одежда как будто бы не от этого замка и мира – чёрная накидка, исшитая серебряными нитками, увешанная узелками разных цветов, каждый из которых что-то значил. Одежда священницы.