Этот скромный юноша был единственным учеником, кого мастер Захариус посвящал в премудрости своего ремесла, ибо ценил его ум и добрую душу. С Жерандой связывали Обера те невольные узы тайны, которые делают людей бесконечно преданными друг другу.
Девушке минуло восемнадцать. Ее чистый простодушный взор и нежные черты лица напоминали мадонн, наивные изображения которых, глубоко почитаемые в городках Бретани, еще встречаются на перекрестках старинных улочек. В легких одеждах неброских тонов, с белоснежной накидкой на плечах, походившей на церковное одеяние, дочь часовщика казалась пленительным воплощением поэтической мечты. В Женеве, тогда еще не открывшей своей души суровым догматам кальвинизма, она жила какой-то романтической, даже мистической жизнью.
Подобно тому как утром и вечером Жеранда читала по-латыни молитвенник в железном окладе, она прочитывала и глубоко запрятанные чувства Обера Туна, полные преданности и истинного самоотвержения. Для молодого человека весь мир сосредотачивался в старом домике часовщика.
Схоластика, наблюдая все это, помалкивала. Ее словоохотливость чаще всего проявлялась в бесконечных разглагольствованиях о наступивших тяжких временах и всяких хозяйственных неурядицах. Никто и не пытался ее остановить. Старушка напоминала знаменитые женевские шкатулки: чтобы они наконец замолкли, не проиграв до конца своих мелодий, следовало их разве что разбить.
Видя Жеранду столь печальной и задумчивой, Схоластика поднялась со стула, приладила свечку к подсвечнику, зажгла ее и поставила в каменной нише возле маленького образа Святой Девы. Так обычно поклоняются мадонне — хранительнице домашнего очага, моля о милости и заступничестве.
— Ну хорошо, — проговорила старая служанка, покачивая головой — ведь за вечер Жеранда не пошелохнулась, — ужин давно закончен, и пора спать. Негоже всю ночь не смыкать глаз. О, Святая Мария! Пошли моей девочке счастливые сны!
— Не позвать ли к отцу доктора? — вдруг спросила Жеранда.
— Лекаря! — воскликнула старушка. — Да разве мастер Захариус когда-либо прислушивался к их советам и бредням! Может, и существуют врачеватели для часов, но вовсе не для людей!
— Что же делать? — прошептала девушка. — Мы даже не знаем, что с ним.
— Жеранда, — тихо сказал Обер, — мастер Захариус очень встревожен.
— И вы знаете чем, Обер?
— Может быть.
— Так расскажите же нам, — живо вмешалась Схоластика, аккуратно затушив свечу.
— Вот уже несколько дней, — начал молодой подмастерье, — происходит что-то совершенно необъяснимое. Все часы, которые мастер Захариус изготовил и продал в последние годы, внезапно остановились. Множество уже возвращено. Ваш отец тщательно разобрал механизмы — пружины в полном порядке, колеса и шестеренки в прекрасном состоянии. Тогда с еще большим старанием он собрал часы, но они, несмотря на все его искусство, так и не пошли.
— Тут дело не чисто! — воскликнула Схоластика.
— Что ты хочешь сказать? — спросила Жеранда. — Это вполне естественно. Ничто не вечно на земле, и творения рук человеческих тоже имеют свой срок.
— Тем не менее, — вставил Обер, — во всем этом есть какая-то тайна. Вместе с мастером Захариусом я тщательно пытался понять, почему часы остановились, и не раз от отчаяния у меня опускались руки.
— Зачем же заниматься такой неблагодарной работой? — возразила старушка. — Видано ли, чтобы малюсенькая медная стрелка двигалась сама, да еще отмечала время? Нужно было по-прежнему придерживаться солнечных часов!
— Не говорили бы вы так, Схоластика, — возразил Обер Тун, — когда бы знали, что солнечные часы — изобретение Каина.
— Боже милостивый! Да что вы!
— А как вы думаете, пойдут ли часы, если помолиться Богу? — спросила Жеранда с присущей ей наивностью.
— Конечно, я в этом уверен, — согласно кивнул головой молодой человек.
— Молитвы бесполезны, — проворчала старая служанка, — но Бог милостив.
Вновь зажгли свечу. Схоластика, Жеранда и Обер опустились перед образом на каменный пол, и девушка молилась за упокой души своей матери, за ночное спокойствие, за узников и путешественников, за добрых и злых и особенно за неведомые печали своего отца. Помолившись, эти трое поднялись с колен уже с надеждой в сердце, ибо доверились Богу в своей печали.
Обер удалился к себе, Жеранда задумчиво присела возле окна. Над Женевой догорал последний луч солнца. Служанка загасила камин, заперла дверь на два огромных засова, бросилась на постель, умирая от страха, и вскоре заснула.