— Чем больше я живу, — продолжал Александр Александрович, — тем сильнее убеждаюсь в неуемной тяге большинства людей к прекрасному, к искусству.
Ни грохот гражданской войны, ни грязь окопов, ни обозы с умершими от тифа не смогли убить влечение людей к красоте. Помню завьюженные площади Курска и первые революционные панно — яркие, наивные, но прекрасные своей простодушной верой в свет и правду своего времени.
Девочка у окна.
Настоящее искусство рождается в результате большого человеческого чувства — это может быть радость и может быть гнев.
Прекрасное произведение истинно большого художника доступно всем людям, но для этого идея должна быть воплощена в совершенную форму.
Таковы законы пластики. Искусство Микеланджело, Веронезе, Сурикова, Мане стало понятно всем, оно перешло рубежи времени, географию и стало достоянием мировой культуры.
— Меня корили за то, — улыбнулся Дейнека, — что пишу гладко, так написана «Мать» и другие станковые полотна, но мне кажется, темперамент заключается не в размашистом мазке, а в более глубоких проявлениях. Микеланджело писал очень гладко и непастозно, но это был великий темперамент.
Это понятно, но многим невыгодно с этим согласиться…
Эти строки, может быть, не всем ясны.
Но в те далекие тридцатые годы «мазистая» манера письма была присуща некоторым маститым и влиятельным художникам, и они порою обвиняли Дейнеку во всех смертных грехах.
Вот строки из воспоминаний мастера:
«Где-то за что-то меня «крыли», говорили, что я формалист, потом говорили, что без формализма далеко не уедешь, что я рационалист, что у меня ориентация на Запад и т. д. и т. д. Взяли под сомнение всю мою качественную выучку. Все это бралось под сомнение. Бралась под сомнение, например, даже такая вещь, как моя тематика по спорту. Говорили, что я за спортом прячу свое политическое лицо. Явные благоглупости!»
Но Дейнека был тверд.
Для него манера живописи была вопросом языка, формы, самовыражения.
И он выстоял.
Но это было нелегко. Он писал:
«Хочется до последнего времени сохранить себя как человека, который имеет свою походку, свой язык, свой разговор, свои возможности изображения. Известно всем, что существуют флегматики и сангвиники, и очень смешно будет, если я буду навязывать свои самоощущения и свое чувствование мира другому».
Влияние творчества Дейнеки, его знаменитого полотна «Оборона Петрограда» необычайно широко и глубинно и выходит далеко за пределы нашей Отчизны. Всем памятен успех экспозиции работ Александра Дейнеки на Биеннале в Венеции.
Раздолье.
Вот что мне рассказал прекрасный американский художник Антон Рефрежье о своей встрече с Дейнекой в Америке:
— Это было в 1935 году в Нью-Йорке. Нас, прогрессивных художников, очень взволновала эта встреча с Александром Дейнекой. Ведь уже много лет мы были знакомы с искусством Советского Союза. Мы смотрели «Потемкин» и другие замечательные фильмы.
Мы хорошо знали вашу графику и превосходный плакат, но мы не видели ни одного представителя изобразительного искусства вашей страны.
Из живописцев Советской России для нас самым интересным и самым близким художником был Дейнека.
Мы восхищались его острыми композиционными решениями, динамикой его полотен, колоритом его холстов.
Незабываема «Оборона Петрограда», и поэтому встреча с ним, первым мастером из страны социализма, была для нас особо значительной.
Трудно забыть тот вечер, когда мы собрались все в мастерской прогрессивного художника Уолтера Куорта, одного из членов исполкома нашей революционной организации — Джон Рид-клуба. Это было на Юнион-сквер.
Я поднялся по старой, шаткой лестнице на четвертый этаж. Комната с низким потолком была забита художниками, писателями.
Помню то большое волнение, которое я чувствовал, когда разговаривал с Дейнекой — обаятельным, молодым, крепким человеком. Может быть, мои вопросы звучали для него несколько наивно, но мы ведь так мало знали о жизни и работе художников Советского Союза. И поэтому слушали с огромным вниманием, когда он рассказывал об организации и системе работы, о себе, о своем творчестве.
Я помню мое впечатление о нем как о теплом, любезном и открытом человеке.
Но вспоминается один момент этой незабываемой встречи, когда Дейнека вспыхнул от негодования, услышав глупый и провокационный вопрос одного из гостей.
И тут же дал ему достойную отповедь…
Дейнека был поражен Нью-Йорком. Его небоскребами, движением автомобилей. Шумом и грязью улиц. Он видел людей, сидевших целыми днями в барах. Видел безработных и нищету, богатство и роскошь.