Леля знала, что если мама повторяет слова Марфуши, как высшего авторитета, то, значит, у нее хорошее настроение.
— Смех и грех… Весь Петербург носит винтовки, и все норовят заглянуть на Монетную улицу. И это ты называешь конспирацией?! — Эссен хитро прищурилась и, увидев, как Мария Петровна безнадежно махнула рукой, с нарочитой серьезностью продолжала: — И я говорю — дайте винтовки… И я пойду на Монетную… Дали… Обложилась винтовками и плыву павой. Следом за мной вышагивает товарищ с Путиловского. Он взялся доставить револьверы. Идем неторопливо, временами пропускаем друг друга вперед и оглядываемся, все ли в порядке. И о шпиках не забываем. Товарищ остановился у витрины, меня поджидает. Я проплываю и вижу — на бедняжке лица нет! Оказывается, веревка, которой были обвязаны мои винтовки у талии, развязалась и тащится по снегу! Забавно? А?
— Забавно?! — возмутилась Мария Петровна и побледнела. — Нет, на первом же заседании комитета буду настаивать, чтобы тебя отстранили от оперативных заданий за несерьезное отношение к конспирации. И за легкомысленность, которой ты переполнена через край.
Мария Петровна отвернулась от Эссен и нервно забарабанила пальцами по столу.
Леля никогда не видела маму такой разгневанной.
— Да успокойся, право же!.. — Эссен смущенно понизила голос. — Ведь все обошлось. И я живая и сижу рядом… Сидим рядком и говорим ладком…
— Обошлось… А если бы не обошлось — подумать страшно! — Мария Петровна замолчала и вспомнила, как частенько этими словами ее упрекал в неосторожности покойный муж. И виновато посмотрела на Лелю. Только сейчас она поняла, как прав был в своей вечной тревоге Василий Семенович.
— Веревка тянется хвостиком. Ситуация дичайшая. Дама благоухает французскими духами, а из-под ротонды высовывается простая пеньковая веревка… Ну и намудрили умельцы в подполье! — И Эссен, ободренная молчанием Голубевой, бросила хитрый взгляд в ее сторону. — Что тут делать?.. О разлюбезной конспирации мы с товарищем забыли, остановились у витрины и стали совет держать…
— Нужно было немедленно взять извозчика! — посоветовала Мария Петровна. — И скрыться с людных улиц.
— И ехать в пролетке стоя. Очень остроумно! С винтовками я не могла бы устроиться на сиденье… — Эссен отрицательно покачала головой. — Нет, выбрали другое. Решили прокатиться на конке и обязательно на втором этаже…
— Почему на втором этаже? — не поняла Мария Петровна, отпивая холодный чай мелкими глотками от волнения.
— Не перебивай… Все узнаешь в свое время. Я стала подниматься по лестнице на верх конки, лестница узенькая и двоим на ней не разойтись. Значит, наших действий чужой не мог увидеть. И это прекрасно — товарищ шел за мной следом по ступенькам и скручивал веревочку. Нет, что ни говори, гениальное — все просто! — И Эссен торжествующе оглядела Марию Петровну.
И стала гордой и неприступной, такой и запомнила ее Леля на долгие годы.
— Но товарищ нес револьверы! — простонала Мария Петровна.
— В этом-то и была загвоздка. Он не мог нагнуться, был обложен револьверами, поэтому я и полезла на империал, — пояснила Эссен, удивленная непониманием Марии Петровны, которую все считали докой в конспирации.
— Нет, это слушать невозможно! — Мария Петровна покраснела от негодования и готова была заплакать. — Девочки и мальчики, которые играют в конспирацию и не думают о последствиях!..
— Будто ты хорошенько думала, когда в твоем возрасте прыгала в сугроб с лихача да при этом чемодан к груди прижимала. Полноте, дорогая… Только безрассудству — конец… Назавтра — сама осторожность. К тому же мне придется поездить по России… Думаю таким образом и шпиков со следа сбить, — мечтательно закончила Эссен.
И они о чем-то тихонько зашептались. Эссен отнесла винтовки в детскую и долго пила чай на кухне. И опять они говорили — мама и Эссен.
И в разговоре Леля слышала одно слово: революция!
Революция надвигалась на Россию.
