На этот раз Марфуша жалела папу. И больной он, и такой тихий, что в жизни мухи не обидел, и люди ему на улице в пояс кланяются. Кланяются не потому, что он богач, а за одну душевность… А мама его огорчает…
Леля от удивления раскрыла глаза, и Марфуша замолчала. И попросила забыть, что она, дура неразумная, болтала. Потом захотела исправить положение и закончила несуразно: «Кушает, мол, мама плохо… От манной каши отказывается, да и молоко на ночь не пьет».
И Леля обиделась — Марфуша ей, как Кате несмышленой, байки заговаривает. Не хочет открывать правды — не надо, но зачем же не уважать в ней человека? Эти слова мама любила повторять, и Леле они нравились, хотя и не совсем их понимала.
Марфуша прижала девочку к груди, обдала горячим дыханием и прошептала: «Прости, голубушка… Грехи наши тяжкие… Сама о маме печалюсь, все сердце изболелось…»
И опять Леля не поняла, почему у Марфуши сердце изболелось о маме, когда мама жива и здорова и тоже грубого слова никому не сказала. Марфуша считала грубое слово великим грехом.
Марфуша толком не сумела все объяснить про маму, как в парадном позвонили.
И Леля побежала в парадное. Пришел человек в пальто с высоко поднятым воротником. Шляпа, набухшая от дождя, надвинута на самые глаза.
Человек поеживался и спрашивал маму.
Марфуша ответила, что Марии Петровны нет, и, против обыкновения, дверь не закрыла, а пригласила гостя в гостиную.
Правда, настроение Марфуши заметно испортилось. Румянец залил щеки, что всегда выдавало волнение. И противни с ватрушками полетели в плиту с невозможной быстротой, и плита загудела сильнее, раскаляясь докрасна, и дрова потрескивали, словно выстрелы.
Господин разделся, потирая озябшие руки, подошел к печи.
Печи в доме Голубевых необыкновенные. Бока их были выложены цветным кафелем и разукрашены хитроумным мастером. На печи в гостиной была изображена целая картина. Бова-королевич скакал на коне, прижимая к груди спящую принцессу, которую отбил у злого волшебника. В верху печи — кайма из голубых изразцов в розовых разводах — облака в солнечных лучах, как всем поясняла Марфуша.
Папа давно грозился переделать печь и уничтожить эту олеографию. Так он выражался. Мама примирительно махала рукой, и все оставалось по-прежнему — папа сам ничего не делал. Так и стояла печь, прославляя Бову-королевича и принцессу, заснувшую на руках.
Увидев печь, незнакомец словно остолбенел, покрутил головой и почему-то заулыбался.
Печью гордилась Марфуша. Она и сказку о Бове-королевиче разузнала у Марии Петровны, чтобы рассказать девочкам. Внимание незнакомца к чудо-печи не ускользнуло от Марфуши. И она почувствовала расположение к гостю. Конечно, хороший человек, коли так печь ему понравилась. Она принесла на подносе стакан горячего чаю и две плюшки. И сочувственно покачала головой, явно жалея незнакомца. «Допрыгается сердечный… допрыгается…»
Марфуша вернулась на кухню, и все закончилось обыкновенно. Она прижала Лелю к сердцу и стала кормить.
Потом пододвинула ведро с картошкой и принялась чистить. Кожура вилась тонюсенькой лентой в ее ловких руках и казалась прозрачной. Марфуша принялась рассказывать сказку о злом волшебнике, который под видом барина отобрал у крестьян всю землю. И великое несчастье пало на голову злого барина — и реки обмелели, и ветры заледенили землю, и дикие звери истребили барскую усадьбу… Но был в том царстве маленький мальчик, да такой разумный… Он-то и не дал погибнуть царству-государству…
Марфуша еще не закончила рассказ об этом мальчике, как дверь черного хода отворилась. Появилась мама.
Мама была не такой, как всегда. Одета в поношенное пальто, голова закутана в голубой платок. В руках корзина, с которой Марфуша ходила на базар. Корзина пустая, словно мама не сумела ничего купить.
И только теперь Леля поняла, почему Марфуша была недовольна мамой. Мама переоделась и ушла с черного хода, словно кухарка.
В таких случаях и папа переставал разговаривать с мамой и хлопал дверью кабинета. И Марфуша не выходила провожать маму. Значит, камуфляж, который так сердил папу и заставил тревожиться Марфушу.