Его тёмный плащ, расшитый золотыми нитями, развевался за спиной, а золотые броши в виде волчьих голов блестели в свете солнца. Лицо его было спокойно, но глаза, эти пронизывающие, хищные глаза, не оставляли никаких иллюзий — он видел больше, чем хотел бы показать.
Когда он остановился у края стола, все звуки будто исчезли. Даже ветер, который ещё мгновение назад играл с листвой деревьев, притих.
— Ешьте, — сказал он, низким и твёрдым голосом, который невозможно было ослушаться.
Люди, сидящие за столом, не осмеливались поднять головы. Они жевали осторожно, словно каждый кусок мог стать для них последним.
Он сделал несколько шагов вдоль стола, скользя взглядом по лицам, как охотник, выбирающий добычу. Его шаги были чёткими, размеренными, но каждый из них звучал, как удар молота.
Первым он остановился у старика, который сидел, уставившись в тарелку с хлебом.
— Ты, — произнёс он, его голос прозвучал словно хлыст. — Откуда ты?
Старик вздрогнул, но не поднял головы. Его руки сжимали кусок хлеба так сильно, что он крошился. Он что-то пробормотал, но слов я не расслышал.
Этот мужчина задержал на нём взгляд ещё на мгновение, затем продолжил путь.
Его следующей целью была женщина с ребёнком. Она сидела, низко склонив голову, а её сын, бледный, как мрамор, лежал у неё на коленях.
— Этот жив? — спросил он, кивнув на ребёнка.
— Да, мой господин, — прошептала она, её голос дрожал.
— Ты уверена? — спросил он, его взгляд был холодным, как зимняя ночь.
Она лишь кивнула, крепче обнимая мальчика.
Внезапно он двинулся дальше, его взгляд остановился на мне. Я почувствовал, как всё тело сковало холодом. Его глаза будто заглядывали в самую душу, выискивая то, чего я не хотел показывать.
— А ты? — спросил он. — Что ты умеешь?
Моё горло пересохло. Я попытался что-то сказать, но вместо слов издал лишь хрип. Мои пальцы непроизвольно сжались на куске хлеба, а ноги казались ватными.
Он усмехнулся — лёгкая, мимолётная усмешка, от которой стало ещё страшнее. Затем он прошёл мимо, будто и не ждал ответа.
— Этот слаб, — бросил он кому-то позади.
Я почувствовал, как гвардейцы приблизились, их руки грубо схватили меня за плечи. Меня подняли с места так резко, что кусок хлеба выпал из моих пальцев.
— Что с ним? — спросил один из гвардейцев, обращаясь к этому мужчине.
— Он нам не нужен для охоты, — произнёс тот, не оборачиваясь.
Меня повели прочь от стола, но я всё ещё слышал, как он продолжал задавать вопросы остальным. Его голос был спокоен, но в нём чувствовалась сталь.
Я не знал, кто он. Не знал, зачем он здесь. Но каждое его слово, каждое движение оставались в моей памяти, будто выжженные огнём.
Меня увели от стола, и каждое движение гвардейцев ощущалось, как удар. Их руки были железными, безжалостно сжимая мои плечи. Я не сопротивлялся — не потому, что не хотел, а потому, что просто не мог. Ноги подкашивались, и я едва успевал шагать, чтобы не волочится по земле.
Меня вели вдоль холма. Шум позади стихал, сменяясь шёпотом ветра и глухим скрипом деревьев. Повозки и пленников я оставил позади, но взгляд из колбы громбула и крики людей всё ещё эхом звучали в моей голове.
Меня завели в небольшой шатёр, стоявший в стороне от основного лагеря. Его тёмные полотна колыхались под дуновением ветра, отбрасывая на землю длинные тени, похожие на когти.
Внутри было пусто, если не считать небольшой деревянной скамьи и массивного железного кольца, вбитого в землю. Гвардейцы подвели меня к скамье и силой усадили. Один из них, тяжело дыша, застегнул на моём запястье короткую цепь, прикреплённую к кольцу.
— Сиди здесь, — приказал он, прежде чем выйти из шатра.
Я остался один. Тишина в шатре была удушающей, нарушаемой лишь моим прерывистым дыханием. Я не знал, сколько времени прошло. Минуты тянулись, как часы. В какой-то момент я задремал, уставившись на свои грязные, исцарапанные руки.
Но тишину прервал звук шагов. Тяжёлые, размеренные, они приближались. Я почувствовал, как напряжение накатывает волной, сдавливая грудь. Ткань шатра колыхнулась, и в проходе появился он.