Она сидела за столом, погружённая в работу. Мелкая, тонкая, с руками, аккуратно пишущими на пергаменте, девушка, казалось, была частью этого тихого, забытого мира. Её волосы, тёмные и блестящие, были собраны в небрежный, но элегантный пучок, из которого выбивались несколько прядей, обрамляющих её лицо. Глаза, тёмные и внимательные, всё время скользили по страницам, не замечая меня. Она была полностью поглощена своим делом, и это вызывало у меня странное чувство уважения.
Но потом она подняла взгляд.
— О, вы… — её голос был мягким, но в нём звучала тень удивления, будто она не ожидала увидеть кого-то в этом месте.
Я стоял в дверях, не зная, что сказать. Тонкая, аккуратная девушка, полностью поглощённая работой, как и я, но в другом деле. Противоположность мне. Мои руки, иссохшие и неуклюжие, из-за долгих часов работы с тканью, внезапно сжались. Я почувствовал, как на моём лице появляется лёгкая краска смущения. Но взгляд её был неожиданно тёплым, и это удивило меня.
— Чем могу помочь? — спросила она, заметив капли крови, что оставили следы на моём платке, скромно обвивающем шею. Это была не просто ткань. Это был символ моего труда. И вот, увидев этот символ, девушка мягко посмотрела на меня, словно замечая нечто большее, чем просто грязь и пот.
Я замер на мгновение, глядя на её глаза, где мелькала искра сочувствия.
— Я… я пришёл за свечами. Для работы, — произнёс я, чувствуя, как слова теряют вес. В её присутствии всё стало каким-то не таким, как раньше. Слишком светлым. Я никогда не был хорош в общении. Моё место всегда было там, где я мог скрыться в тени, среди ткани и нитей. Но здесь, в этом помещении, под её внимательным взглядом, всё стало другим. Она, казалось, видела сквозь меня.
Она приподняла бровь, но не спросила больше. Вместо этого её взгляд снова упал на мой платок.
— Ваш платок… — начала она, и тут её голос немного смягчился. — С вами что-то случилось?
Я замер, чувствуя неловкость, которая сразу же окутала меня. Я попытался изобразить какую-то улыбку, но вместо этого вышло лишь её подобие.
— Это… это часть работы. Я… — начал я, но не смог закончить фразу. Как объяснить, что за каждым стежком и каждой каплей крови скрыта моя полная отдача делу, без которого я не могу существовать?
Девушка заметила моё замешательство и, кажется, почувствовала, что я просто не могу говорить.
— Работа, значит, — тихо повторила она, как будто принимая это на веру. — Я понимаю. Это… не так уж легко.
Её слова повисли в воздухе, но не как обвинение, а скорее как лёгкое утешение. Она посмотрела на меня с тем же вниманием, но теперь с какой-то сочувствующей лёгкостью в глазах. В её взгляде не было осуждения, только понимание.
Я снова почувствовал неловкость. Но на этот раз она была иной. Как будто я наконец-то был услышан, хотя бы на мгновение.
Она подняла взгляд от бумаги и взглянула на меня снова.
— Так зачем вы говорили, что пришли? — спросила она, мягко, с каким-то тихим любопытством в голосе.
Я не мог сразу ответить. Мои слова оставались внутри, как тяжёлый груз. В её глазах я вдруг увидел что-то большее, чем просто мир, в котором я жил. Я открыл рот, чтобы ответить, но слова, как всегда, застряли в горле.
Вскоре медленно выдохнув, будто выпуская из себя последние остатки сомнений, я вымолвил:
— Свечи… они догорели.
Мой голос прозвучал слишком резко для тихого покоя канцелярии. Девушка слегка подняла брови, будто мои слова нарушили что-то важное, но быстро вернулась к своему обычному спокойному виду. Она задумчиво кивнула, отложив перо, и спросила:
— А разве солнце не попадает в вашу мастерскую?
Этот вопрос застал меня врасплох. Я прикусил губу, глядя в пол, словно там могла появиться готовая отговорка. Разве солнце действительно освещало моё рабочее место? В лучах света для меня не было ничего, что хоть раз помогло в работе, редкие лучи лишь искажали линии ткани, затрудняя работу. Я соврал, быстро поднимая взгляд: