Теперь моя работа была другой. Камзол и плащ для лорда, которые я создавал с таким тщанием, были закончены, и я взялся за более практичные вещи: латание одежды для слуг, штопка наволочек, ремонт седельных чехлов. Мелкие дела, которые помогали держать руки занятыми, а голову — в относительном покое. Но покой был обманчивым. Каждый стежок, каждый шов напоминал мне о том, что я не могу забыть.
Я сидел за столом, просовывая иглу сквозь грубую ткань. Лоскут, который я чинил, был частью походного плаща гвардейца. Его порывы затянуть пояс потуже оставили на ткани глубокие разрывы. Я машинально двигал пальцами, швы ложились ровно, но мысли снова возвращались к тому, чего я не мог забыть.
Лина.
Её лицо всплывало передо мной в каждом мгновении тишины. Её голос, её улыбка — всё это было для меня чем-то недостижимым, и всё же я не мог перестать о ней думать. Она была как свет в конце туннеля, но свет, который я никогда не мог достичь. Её образ преследовал меня, как тень, и я знал, что это безумие — думать о ней, когда она принадлежала другому миру. Но разве можно контролировать мысли?
Стук в дверь раздался так внезапно, что я едва не уколол палец. Игла дрогнула, нить запуталась, и я с досадой отложил работу в сторону.
— Войдите, — сказал я, не отрывая взгляда от ткани, хотя сердце уже начало биться чаще.
Дверь открылась, и на пороге стояла она.
— Лина, — выдохнул я, словно произносил имя святой.
Она слегка улыбнулась, делая шаг внутрь. На ней было простое платье, слегка пыльное от дорог, но на ней даже оно выглядело изысканно. Её руки были сложены перед собой, а взгляд был теплее солнечного луча. Она казалась такой же нежной и хрупкой, как всегда, но в её глазах я увидел что-то новое — тревогу, которую она старалась скрыть.
— Ты был занят, — сказала она, закрывая за собой дверь.
— Да, — кивнул я, указывая на груду одежды. — Всегда есть работа.
Она прошла ближе, осторожно оглядываясь. Её пальцы коснулись края стола, и я заметил, как они слегка дрожат. Она всегда была такой — спокойной, но в её движениях чувствовалась скрытая нервозность.
— Стало… тише, — заметила она, её голос был мягким, почти шёпотом. — Гвардейцы больше не стоят у твоих дверей.
— Думаю, я больше не представляю угрозы, — ответил я с лёгкой горечью, чувствуя, как слова обжигают горло.
Она села напротив, склонив голову. Её волосы, слегка растрёпанные, падали на лицо, и она машинально откинула их назад.
— Ты боялся? — спросила она, её глаза задержались на моих руках.
— Нет, — покачал я головой. — Но им хотелось, чтобы так и было.
Лина вздохнула, её взгляд скользнул по моим пальцам, покрытым мозолями и порезами.
— Ты много работаешь, — сказала она. — Твои пальцы стали грубыми.
Я посмотрел на свои руки. Они действительно выглядели усталыми: мозоли, порезы, едва зажившие раны. Но это были руки, которые знали своё дело. Руки, которые могли создавать что-то прекрасное, даже если это прекрасное принадлежало другим.
— Работа — это всё, что у меня есть, — ответил я, не поднимая взгляда.
— Это не так, — сказала она мягко, и её слова прозвучали как утешение, но я чувствовал, что за ними скрывается что-то большее.
— Лина, — начал я, но она перебила.
— Я просто хотела убедиться, что с тобой всё хорошо, — сказала она, её голос был тёплым, почти ласковым.
Я хотел что-то сказать, но слова застряли в горле. Вместо этого я продолжал смотреть на неё, пытаясь понять, что именно привело её сюда. Она была как луч света в моём мрачном мире, но я знал, что этот свет не для меня.
— Ты хороший человек, — вдруг сказала она, тихо, как будто говорила это самой себе.
Я не знал, что ответить. Её слова были простыми, но они пронзили меня, как игла ткань. Я чувствовал, как внутри что-то сжимается, как будто её слова разбудили во мне что-то, что я давно похоронил.
На мгновение в комнате повисла тишина. Она смотрела на мои руки, я смотрел на неё. Её присутствие было одновременно утешительным и мучительным. Я хотел, чтобы она осталась, но знал, что это невозможно.