С этими словами он развернулся и вышел, оставив меня на полу, сломленного и обречённого.
Надежда
Дорога раскачивала нас из стороны в сторону, словно стараясь выбить из колеи не только телегу, но и наши мысли. Скрип колёс и глухой топот копыт смешивались с моими размышлениями, которые будто стали тише после того странного сна. Я смотрел на свои руки, покрытые грязью и ссадинами, чувствуя, как липкий след от крови на пальцах напоминает о платке, что всё ещё висел на моей шее. Он был моим последним якорем, связью с прошлым, которое я не мог отпустить, даже если оно приносило только боль.
Напротив меня сидела рыжеволосая девушка. Её волосы, яркие, как пламя, были собраны в небрежный пучок, но несколько прядей выбивались, обрамляя её бледное лицо. Её живот был заметно округлён, движения осторожны, словно каждый жест мог повлиять на жизнь внутри неё. Она держала руки на животе, как будто пытаясь защитить то, что было для неё самым важным. Её глаза блестели страхом, но в них же я видел упрямую решимость. Она была сильной, даже если сама этого не осознавала.
Рядом с ней сидел парень с тёмным "ёжиком" волос. Его взгляд был опущен, руки нервно теребили край рубахи, словно он пытался найти в этом движении хоть какое-то утешение. Его лицо было напряжённым, но в глазах читалась не только тревога, но и что-то большее — ответственность, которую он взял на себя, даже если не был к ней готов. Он время от времени бросал взгляды на девушку, и в них можно было прочесть смесь заботы и страха за неё и их будущего ребёнка.
Телега продолжала двигаться, подпрыгивая на ухабах, и каждый толчок заставлял нас вздрагивать. Воздух внутри был тяжёлым, насыщенным запахом пыли и пота. Мы ехали молча, каждый погружённый в свои мысли, но это молчание было громче любых слов. Оно говорило о страхе, о надежде, о том, что ждёт нас впереди.
Я снова посмотрел на свои руки. Они дрожали, но не от усталости, а от напряжения, которое не отпускало меня с тех пор, как я оказался здесь. Я не знал, куда мы едем, и что ждёт нас в конце пути. Но одно я знал точно: мы все были связаны одной судьбой, одной дорогой, которая вела нас в неизвестность.
Девушка вдруг заговорила, её голос был тихим, но твёрдым.
— Мы справимся, — сказала она, глядя на парня. — Мы должны справиться.
Он поднял глаза, встретив её взгляд, и кивнул. В его глазах появилась искра надежды, но она была такой хрупкой, что казалось, одно неверное слово может её погасить.
Я отвернулся, чувствуя, как в груди сжимается что-то тяжёлое. Их вера, их надежда — всё это было так далеко от меня. Я был лишь тенью, человеком, который потерял всё, что имел. Но, глядя на них, я не мог не задаться вопросом: может быть, у меня ещё есть шанс? Может быть, эта дорога — не конец, а начало чего-то нового?
Телега продолжала катиться вперёд, увозя нас всё дальше от прошлого и всё ближе к неизвестности.
Охота I
Отчаяние
— Мы почти приехали, — пробормотал кто-то из гвардейцев, ехавших верхом. Его голос был глухим, словно доносился сквозь толщу воды, и я едва разобрал слова. Но они прозвучали как приговор, как последний удар колокола перед казнью.
Девушка подняла голову, и её голос раздался неожиданно громко, нарушая тяжёлое молчание, которое висело в воздухе.
— Что с нами будет? — спросила она, и в её голосе была не только тревога, но и вызов. Она смотрела на гвардейца, её глаза горели, словно она пыталась вырвать правду силой.
Гвардеец, обернувшись, окинул её насмешливым взглядом. Его лицо, покрытое пылью дороги, казалось каменным, а в глазах читалось холодное равнодушие.
— Ты скоро узнаешь, — сказал он, и его голос был таким же ледяным, как его взгляд. — Считай, что у тебя есть шанс. У всех вас.
— Шанс? — хрипло спросил парень, впервые поднимая глаза. Его лицо было бледным, а губы плотно сжаты, словно он сдерживал крик, который рвался наружу. Его руки, всё ещё теребящие край рубахи, дрожали, но он старался этого не показывать.
— Ага, — ухмыльнулся второй гвардеец, его голос был грубым, как скрип ржавых петель. — Для дичи у вас всегда есть шанс.
Девушка сжала руки на животе, словно пытаясь защитить своего ребёнка от этих слов. Её пальцы впились в ткань платья, и я видел, как её плечи напряглись. Она не плакала, не кричала, но в её глазах читалась такая боль, что мне стало тяжело смотреть на неё.