Мальчик, с которым я разговаривал, часто заглядывал ко мне. Он приносил новые материалы, спрашивал о процессе работы, иногда просто сидел рядом и наблюдал. Мне нравилось его общество. Он был искренним, не испорченным дворцовыми интригами и страхом. "Почему ты не боишься?" — спросил он однажды, когда я рассказывал ему о своих видениях. Я задумался. Бояться? Да, я боялся. Но мой страх был другим. Я боялся потерять то, что имел. Боялся, что однажды лорд решит, что я больше не нужен. Но это был не тот страх, который парализует. Это был страх, который заставлял меня двигаться вперед, совершенствоваться, становиться лучше.
Я часто засыпал над работой. Это было неизбежным следствием долгих бессонных ночей, проведённых за созданием очередного шедевра для лорда Унолома. Моя мастерская стала местом, где я растворялся полностью — душой и телом. Но тот раз стал особенным. Он изменил всё.
Когда мои глаза закрылись в очередной раз, я не почувствовал обычной тяжести усталости. Вместо этого меня окутала странная мгла забвения, которая словно обладала собственной жизнью. Она пульсировала вокруг меня, мягко подталкивая к чему-то неизведанному. И тогда я увидел его.
Тот же старик, которого я впервые заметил в пещере. Его лицо было искажено гримасой наслаждения, а губы двигались, будто он смаковал что-то невидимое. Но взгляд его был направлен не на меня, а куда-то вдаль. Я приблизился, и он на мгновение повернул голову, чтобы взглянуть на меня. Причмокнув губами, он снова уставился во тьму. Странное дело: с этим причмокиванием тьма перед ним словно расступилась, открывая мне картину, которую я никогда бы не хотел увидеть.
Лина. Она была облачена в одно из моих платьев. Оно облегало её фигуру так, будто я сам вложил в каждый стежок частичку своей души. Но сейчас она снимала украшения, готовясь ко сну. Её движения были медленными, осторожными, словно каждое усилие давалось ей с трудом. В комнате никого больше не было, но её глаза выдавали беспокойство. Они блуждали по отражению в зеркале, будто искали ответы на вопросы, которые не могли быть произнесены вслух.
Сняв ожерелье, она попыталась расстегнуть рукава платья, но что-то пошло не так. Застёжки, казалось, отказывались подчиняться её пальцам. Она слегка покачнулась, прислонившись к тумбе у зеркала, как будто ей стало тяжело устоять на ногах. Я чувствовал, как её тревога проникает в меня, заполняя каждую клеточку моего существа.
Но хуже всего было то, что этот мерзкий старик наблюдал за ней вместе со мной. Его губы продолжали причмокивать, а зубы перемалывали что-то невидимое. Каждый его жест, каждое движение вызывали у меня отвращение. Он явно наслаждался происходящим, словно это была его личная драма, разворачивающаяся перед ним на сцене. Лина тем временем всё ещё боролась с рукавами, и её силы, казалось, стремительно покидали её.
Эта сцена парализовала меня. Я не мог двинуться, не мог отвести взгляд. Ткань платья, созданная моими руками, теперь казалась символом чего-то большего, чем просто одежда. Оно связывало нас всех — меня, Лину, старика и даже лорда. Это было нечто древнее, что выходило за пределы моего понимания.
Старик, словно почувствовав моё присутствие, слегка повернул голову. Его глаза встретились с моими, и в них читалась насмешка. Он знал что-то, чего я не понимал. Знал и получал удовольствие от моего неведения. Я попытался заговорить, спросить его, что происходит, но слова застряли в горле. Мгла вокруг начала сгущаться, поглощая образ Лины и старика, пока я не оказался один в пустоте.
Проснувшись, я обнаружил себя всё ещё сидящим за столом. Мои руки лежали на ткани, а игла всё ещё была зажата в пальцах. Но что-то внутри меня изменилось. Я больше не видел свою работу просто как процесс создания одежды. Теперь каждая строчка, каждый узор наполнились новым смыслом. Они стали частью чего-то большего, чем я мог себе представить.
В тот момент я понял: я не просто портной. Я был наблюдателем, создателем, возможно, даже участником событий, которые происходили за пределами моей мастерской. И эта мысль пугала меня до глубины души.