Это выявление и усиление элементов социального протеста в используемых материалах фольклора одна из самых заметных особенностей революционно-демократической поэзии Некрасова.
Но среди произведений народной поэзии было немало таких, которые многими своими чертами резко противоречили реальной действительности, и вследствие этого Некрасов не считал возможным использовать их для осуществления своих боевых, революционных задач.
Прежде чем ввести эти материалы фольклора в поэму, ему предстояло очистить их от множества нежелательных примесей, искажавших реальную правду.
В таком очищении традиционной народной поэзии и заключался второй метод его работы над фольклорными текстами.
Каковы были эти отвергаемые Некрасовым примеси, можно видеть хотя бы из «Свадебных песен», собранных П. Н. Рыбниковым в конце пятидесятых годов. Песни записаны в беднейших уездах беднейшей в то время Олонецкой губернии, но если вслушаться в них, то покажется, что дело идет не о задавленных нуждою, закабаленных крестьянах, а о каких-то богачах и вельможах, окруженных блистательной роскошью, ворочавших грудами золота.
Невеста, например, в этих песнях поет о гостях, приехавших в ее избу на телегах или в деревенских дровнях:
Крестьянские телеги или сани в столь торжественный день получают пышное название карет. Точно так же крестьянская изба в этих песнях почти никогда не зовется избою, а либо горницей, либо светлицей, либо теремом, либо «хоромным строеньицем», либо «палатой грановитоей».
Все признаки убогого крестьянского быта в этих обрядовых песнях систематически отстраняются один за другим.
Невеста даже в самой бедной семье изображается колоссально богатой:
И про свою «волю» (обыкновенную ленту) невеста выражается так:
Среди нарядов невесты в этих песнях всегда поминаются «башмачки сафьянные», «шуба соболиная», «брильянтовы ставочки», «скатны жемчуги», «золото монищато».
Жених ее, по словам этих песен, такой же богатей, а пожалуй, еще богаче. Его убогая изба в этот день изображается чуть не царским дворцом:
Посланные женихом сваты обещают отцу его суженой, если тот согласится отдать свою дочь за него,
то есть целое княжество, якобы подвластное ему, жениху, и это не покажется странным, если принять во внимание, что жених в этих песнях упорно именуется князем, невеста — княжной, а их дружки — боярами и боярынями. Крестный отец жениха носит название тысяцкого.
Как были далеки эти песни от реальностей подлинного крестьянского быта, видно хотя бы из той фактической справки, которую дает П. Н. Рыбников в одном из примечаний к своим записям: вся эта «княжеская» свадьба, со всеми ее «жемчугами», «хрусталями», «шелками», «брильянтами», «золотой парчой», «казной бесчетноей», «питьями медовыми» и «яствами сахарными» обходилась крестьянской семье в двадцать семь рублей! И даже этот расход был зачастую для нее разорителен. И вот какими чертами изображал П. Н. Рыбников те «светлые светлицы», «высокие горницы», «хоромы», «терема» и «палаты», где, по словам песен, празднуется эта «княжеская свадьба». «Войдите, — писал он одному из друзей, — в крестьянскую избу с промерзшими углами, с занесенными окнами, с ее угаром и чадом и осмотритесь кругом... Целое семейство сбилось в кучу в одной комнате, потолок застлан вековой сажей... у печки тускло горит, нагорает и гаснет лучина. Темнота, холод, нечистота...» (Р, I, XXXI).
Таковы эти «светлые высокие светлицы» и «новые высокие горенки» со «столами белодубовыми», «коваными ларцами» и «золотою казною бесчетноею», которые изображаются в песнях.