Замечательны случаи, когда Некрасов, отталкиваясь от какого-нибудь краткого фольклорного текста, давал простор своим творческим силам и на основе одного или нескольких слов, составляющих весь этот текст, создавал в своем воображении целый эпизод из крестьянского быта.
Такое отталкивание от краткой загадки, поговорки, прибаутки, пословицы для художественного воссоздания какой-нибудь сюжетной ситуации из быта крестьян нередко наблюдалось в поэзии Некрасова.
У Даля есть два варианта одной прибаутки, изображающей крайнюю степень крестьянской нужды.
Первый: «Скотины — таракан да жуколица; посуды — крест да пуговица; одежи — мешок да рядно».
Второй: «Медной посуды — крест да пуговица; рогатой скотины — таракан да жуколица» (Д, 63—64).
Некрасову достаточно было этих немногих иронических строк, чтобы создать на их основе следующую народную песню:
Прибаутка развернута в сюжетный рассказ, где выступают определенные лица и указаны те обстоятельства, при которых она воплотилась в подлинный случай из крестьянского быта.
Точно так же поступил Некрасов с иронической крестьянской поговоркой о «богатых» хозяевах, у которых не хватает семян для посева. Е. В. Барсов записал, между прочим, эту поговорку в речи Ирины Федосовой (в «Сведениях о вопленицах, от которых записаны причитания»): «Стали крестьяна разживаться, а от семян земли оставаться» (Б, 323).
Некрасову эта поговорка была, очевидно, известна издавна, и он воссоздал на ее основе «Притчу о Ермолае трудящемся», который, мечтая о том, чтобы спастись от нужды, надорвался на тяжелой работе:
Напомним такую же реализацию приметы «краденые семена лучше родятся». В поэме «Кому на Руси жить хорошо» Некрасов, как мы только что видели, развернул эту примету в целое повествование о крестьянине Тихоныче, которое приобрело у него завязку, развязку и окрасилось эмоциональным отношением рассказчика к изображаемому им эпизоду.
Творческое использование материалов фольклора так блистательно удавалось Некрасову оттого, что он сам был народным поэтом и мог наравне с народом создавать подлинные народные песни, поговорки, пословицы, так что словесная ткань, в которую он вводил фольклоризмы, по своей фактуре ничем не отличалась от них.
Его способность создавать стихотворения, которые, не опираясь на определенные, конкретные материалы фольклора, сами стали народными песнями, явилась прямым доказательством непревзойденной близости поэта к народу. В сущности, изучение этих стихов выходит за пределы настоящей главы, которая посвящена исключительно вопросу о том, какие методы применялись Некрасовым при использовании известных ему по книгам и по личному опыту образцов устного народного творчества. Те случаи, когда он сам создавал песни народного стиля, из которых иные еще при жизни поэта вошли в общенародный обиход, подлежат особому исследованию, и здесь мы имеем возможность посвятить им лишь несколько строк.
Создавать эти песни он начал давно. Молодым человеком, еще при жизни Белинского, он в одном и том же году (1846) написал «Огородника» и «Тройку», которые сразу же затмили и своим народным колоритом, и своим мастерством лучшие произведения этого жанра, созданные Дельвигом, Цыгановым, Мерзляковым, Федором Глинкой, Лажечниковым и бесчисленными их подражателями.
«Огородник» был первым опытом Некрасова в области народного творчества, и в нем еще заметны следы ученичества. Но «Тройка» есть произведение зрелого мастера, где впервые открылась вся самобытность молодого писателя и вся его великая певучая сила. Ни одного специфически деревенского слова он не вводит в эту песню (или, вернее, романс). Героиня «Тройки» — крестьянка; говоря о ней, он не стилизует своей лексики под народную речь. Здесь есть такие несвойственные крестьянам слова, как «чернобровая дикарка», «выраженье тупого терпенья», «бесполезно угасшая сила», «тоскливая тревога» и т. д. Но песня эта все же проникла в народ, стала без имени автора достоянием множества песенников и лубочных картин и еще при жизни поэта распевалась в народной среде «над Волгой, над Окой, над Камой».