Так что, когда, например, мы читаем у Ирины Федосовой:
мы видим, что все эти уменьшительные концевые слова здесь использованы главным образом в интересах фольклорного ритма: каждое концевое слово (или его окончание) здесь звучит дактилически, причем ради этого дактиля даже буйный ветер (то есть в данном случае шторм, ураган) ласково назван здесь ветрышком.
Значит, дело опять-таки в ритме. Замените в этом тексте Онегушко — Онегой, ветрышко — ветром, и песенный строй будет совершенно разрушен.
Всмотримся внимательно в те формы народных стихов, которые отразились в поэзии Некрасова, и попытаемся раньше всего проследить зависимость ее словарных конструкций от ритма и от акцентной системы русской народной поэзии.
В тюркских языках все ударения — на последнем слоге, в польском — на предпоследнем. Что же касается русского, то хотя в нем ударение подвижное, изменчивое, но в своих песнях, былинах, духовных стихах, вообще во всякой эмоциональной ритмической речи русский народ в течение многих веков неизменно стремился установить на большинстве своих слов, завершающих каждый стих, то излюбленное «тригласие» с ударением на третьем слоге от конца, о котором мы сейчас говорим.
Подавляющее большинство всех стихотворных окончаний в русских былинах и песнях были окончания тригласные, придававшие этим произведениям народа особую тягучесть и медлительность. Поучительно следить, к каким разнообразным приемам прибегали создатели устной поэзии, чтобы удовлетворить этой основной тенденции народного стихосложения.
Когда, например, они превращали «богатство» в «богачество», или «рыбу» — в «рыбину», «щуку» — в «щучину», или «птаху» — в «пташицу», — это был один из наиболее элементарных приемов для придания тригласных окончаний входившим в их песню словам.
Пластичность русского языка давала певцам и сказителям и другую возможность увеличивать количество гласных в конце каждого стиха — при помощи замены глагольного окончания ть архаическим ти: «ой, живому-то прочь не уехати», «хлеба-соли зовет она кушати», «по-низку велел поклон поставити».
Тому же приросту недостающего третьего слога служат замены кратких возвратных окончаний сь более долгими окончаниями ся:
Потребность в дактилических окончаниях каждого стиха была так велика, что народным певцам и сказителям не хватало слов с такими окончаниями. Поэтому им приходилось искусственно дактилизовать окончания, для чего они уснащали свою речь целым рядом вставных безударных частиц, вроде «то», «ко», «от», «тко», «же», «нонь»: «Владимир же», «глупый ноль», «зде́ ка жить», «туды́ ка вы», «во се́ни ты» и т. д.
Той же задаче дактилизации слов с женскими окончаниями служила частица е, тоже лишенная смысловой функции:
Всеми способами народные певцы добивались «тригласия» в окончании каждого стиха.
Этому «тригласию» служили также эпитеты, стоявшие перед двугласными словами и принимавшие на себя их ударения, делая их безударными, например: матера́ вдова, калена́ стрела, золоты́ ключи, белы́ руки, белы́ груди, резвы́ ноги, сыра́ земля, добры́м конем. Все эти постоянные эпитеты являются словами дактилообразующими: «тригласие» в данном случае достигалось тем, что главные слова, существительные, на которых и должно бы лежать ударение, лишались его в пользу второстепенного слова, эпитета, до такой степени стертого, что его значение почти не ощущается нами.
Приходилось прибегать не только ко всяким приставкам, суффиксам, дополнительным словам, но и к превращению ударяемых слов в безударные.
Эта же потребность в дактилических окончаниях слов заставила создателей фольклора нарушать в ряде случаев привычные ударения слов, лишь бы получить необходимую им форму «тригласия». Так, в былинах, собранных А. Ф. Гильфердингом, сплошь и рядом встречаются слова, дактилизованные при помощи причудливых и своенравных ударений, отклоняющихся от установленной нормы: о́бверну, сва́товство, по́лотно, со́ловей, за́става, сви́ньею, го́ловой, ка́зною и т. д. и т. д.