Иногда поэтом подхватываются не те же слова, но подобные:
Сравните в былинах: «клюки-посохи», «хитростью-мудростью», «жаловать-миловать», «для-ради прохожего-проезжего».
Иногда такие подхваты встречаются в двух рядом стоящих строках:
Это удлинение фразы при помощи тавтологических и синонимических слов — одна из заметнейших черт его стиля.
Особенно часто повторял он предлоги перед каждым управляемым словом. Это прием чисто песенный, не свойственный ни декламации, ни сказу.
«За девицу-красу, за дворянскую дочь» (I, 23), «По торговым селам, по большим городам» (I, 23). «Стадо у лесу у темного бродит» (II, 188). «Мы надрывались под зноем, под холодом» (II, 203).
Не только в поэму «Кому на Руси жить хорошо», а почти в каждое крупное свое произведение он вставлял одну или несколько песен: в поэму «Коробейники» — «Песню убогого странника», в поэму «Несчастные» — «Песню преступников», в поэму «Современники» — «Бурлацкую песню», в первоначальный вариант «Медвежьей охоты» — «Песню о труде» и «Песню Любы».
Одно из самых совершенных произведений Некрасова, поэма «Мороз, Красный нос», написанная в пору, когда он вполне овладел своим стилем, есть, в сущности, собрание песен, связанных между собою лишь самыми необходимыми звеньями повествовательного стиха. Первая часть поэмы включает в себя следующие в высшей степени певучие песни:
«Три тяжкие доли имела судьба», «Голубчик ты наш сизокрылый», «Ну, трогай, Саврасушка! трогай» (II, 168-178).
Вторая часть вся сверху донизу переполнена песнями:
«Голубчик, красавицу нашу», «Умер, не дожил ты веку», «Стала скотинушка в лес убираться», «Овод жужжит и кусает», «Сон мой был в руку, родная», «Долги вы, зимние ноченьки», «Стадо у лесу у темного бродит», «Я ль не молила царицу небесную?», «Лето он жил работаючи», «Вся ты, тропина лесная», «Вглядись, молодица, смелее», «Тепло ли тебе, молодица?» (II, 181-195).
Итого девятнадцать песен. Остальные фрагменты — повествовательного типа, но и они нередко преображаются в песню:
Вначале Некрасов удерживается на линии сказа, в пределах строго повествовательных форм, но в конце концов, как почти всегда, всецело отдается во власть песнопения.
Кажется невероятным, что после этой поэмы, после «Коробейников», после «Кому на Руси жить хорошо» (в которой такие части, как «Пир — па весь мир» и «Крестьянка», могут быть названы народными песенниками, столько в них фольклорного пения), после таких гениальных романсов, как «Что ты жадно глядишь на дорогу», «Не гулял с кистенем я в дремучем лесу», «Еду ли ночью по улице темной», «Тяжелый крест достался ей на долю», кажется невероятным, что после всего этого бросающегося в глаза изобилия песен критика могла повторять из года в год, чуть не семьдесят лет, будто бы стихотворения Некрасова есть «антипоэтичная», «грубая», «топорная проза», которой будто бы главным образом свойственна прозаическая разговорная дикция. Не замечали, не хотели заметить, что хотя и в области сказа Некрасов порой обнаруживает громадные силы (стоит вспомнить такие его «сказовые» стихи, как, например, «Филантроп», «Крестьянские дети», «Ночлеги»), но в большинстве случаев повествовательная, разговорная дикция побеждается у него песенным строем стиха и сказовый стих мало-помалу преображается в песню.
Свое стихотворение «В деревне» он начал писать как рассказчик: первые двадцать стихов — отрывистая, непринужденная повествовательная речь с такими паузами в середине стиха, которые совершенно исключают напевность: