это слово «змею», перенесенное во вторую строку, приобретало особую эмоциональную силу, так как самое его положение в стихе великолепно передавало и неожиданность и многозначительность всего происшествия.
Такова же экспрессия переноса, который использован Некрасовым в стихотворении «Что думает старуха, когда ей не спится»:
Слово «в рощу», опять-таки благодаря переносу, приобретает здесь усиленный смысловой акцент.
Такое же значение имеет и тот перенос, который использован Некрасовым в поэме «Саша». Героиня поэмы долго не появляется в ней, и когда наконец Некрасов выводит ее образ перед читателем и впервые произносит ее имя, он ставит это имя на первое место между двумя паузами и тем самым выделяет его наиболее рельефно:
Так же выразителен перенос в некрасовской «Железной дороге»:
И, конечно, этими переносами бывала чрезвычайно нарушена та звуковая инерция, которая необходима для пения. Смысловые паузы, оказавшись сильнее ритмических, разломили стих на неравные части. Речь потеряла текучесть: она сделалась отрывистой, ломкой.
Но нельзя же игнорировать то обстоятельство, что у Некрасова эти антипесенные элементы стиха составляют большую редкость и нигде, ни в одном тексте, нет такого обильного скопления их, какое, например, бывало у Пушкина. В «Медном всаднике» Пушкин, говоря о Евгении, гениально передает состояние его души отрывистым и ломким стихом, из которого исключена всякая возможность напевности:
Благодаря этим переносам стих ломается там, где обычно он течет и струится. Они придают стиху характер отрывистой речи, как бы преодолевающей ритм. Они ослабляют паузу там, где она была очень сильна, и усиливают ее там, где она была очень слаба. Стихотворение тем больше удаляется от песни, чем больше в нем переносов.
У Некрасова, повторяю, нигде нет скопления таких стихов. Он явно избегал их даже там, где они были бы наиболее уместны: в стихах повествовательного жанра. Я не говорю, что он устранял их совсем, я только утверждаю, что у него нет ни одного стихотворения, в котором было бы столько переносов, сколько, например, в этом отрывке из Пушкина:
Здесь явная забота о том, чтобы дать наиболее прозаическую фактуру стиха, отойти возможно дальше от песни. На девять строчек семь переносов.
Некрасов никогда не разрушал до такой степени стихотворную дикцию, как это сделал, например, Жуковский в ряде своих позднейших поэм. У Некрасова мы никогда не найдем такой прозаической структуры стиха:
Здесь ежеминутная победа прозаических интонаций над песенными. Жуковский доходил в этом отношении до крайних пределов. В его сказке об Иване-царевиче на сто первых строк приходится восемьдесят переносов — можно ли представить себе большее удаление от песни! Во всем Прологе к поэме «Кому на Руси жить хорошо» их едва ли найдется восемь.
Конечно, эту особенность некрасовской поэтической формы не следует рассматривать как универсальный критерий, который прилагается в изолированном виде ко всякому произведению поэзии. Само по себе отсутствие переносов никоим образом не может служить показателем песенности того или иного стихотворного текста. Но в живом органическом сочетании с другими особенностями художественной манеры Некрасова, о которых мы сейчас говорили, этот факт является одним из многих свидетельств песенного характера «Тройки», «Огородника», «Думы», «Калистрата», «Зеленого Шума», «Коробейников», фрагментов поэмы «Мороз, Красный нос» и т. д. и т. д.