В сороковые годы девятнадцатого века датский философ Кьеркегор ввел понятие «экзистенциальный» для описания типа философии, которая ставит перед собой вопрос: «Что нам делать с нашей жизнью?» Он пришел к выводу, что все люди пребывают в постоянном становлении, и логическое мышление является тем самым для нас плохим проводником в жизни. Нам нужен более глубокий, более необузданный вид инстинкта для того, чтобы прийти к истине и свободе. «Абстрактное мышление» — подобное тому, что использовал в своей философии Гегель — не предназначено для этого. Надо полагать, у самого Кьеркегора не вызвал бы никакого сомнения тот факт, что то самое «экзистенциальное» мышление, которым был наделен философ, является тем типом мышления, которое использует любой серьезный романист. На самом деле так оно и есть. Роман является воплощением того, что Кьеркегор подразумевал под экзистенциальной философией. Он является попыткой показать отчетливый результат определенного отношения к жизни. И даже если иной романист окажется плохим мыслителем, ему не удастся избежать ответа на удивительные, безжалостные законы мироздания.
Давайте поближе ознакомимся с тем, как эти законы реализуются на деле.
Утром 14 ноября 1916 года Гектор Хью Манро был убит на западном фронте выстрелом немецкого снайпера. Он являлся автором полдюжины сборников рассказов, а также двух романов, один из которых по праву считается шедевром. На момент своей смерти Манро серьезно раздумывал над тем, чтобы оставить ремесло писателя и завести собственное хозяйство где–нибудь в Сибири.
Его старшая сестра пишет в своих воспоминаниях о нем, что первое, что она помнит о брате, был случай, когда Гектор окунул щетку для чистки камина в воображаемый огонь и погнался по комнате за своим братишкой, повторяя слова: «Я Бог. Я хочу разрушить мир». Эта история улавливает самую суть поздних произведений писателя «Саки»: «демонический» смысл его юмора. Совершив путешествие по Европе, — что являлось в то время неотъемлемой частью воспитания любого представителя верхушки английского общества, — а также прослужив некоторое время в бирманской полиции, он, наконец, вернулся в Англию и взялся за сочинение сатирических рассказов. К моменту, когда Манро вошел в литературу, в середине 90–х годов 19 века, слава наиболее «скандального» английского писателя прочно закрепилась за Оскаром Уайльдом. Одним из основополагающих желаний Манро оставалось стремление к скандалу; поэтому нет ничего удивительного в том, что он начал с подражания Уайльду. Куда как более удивительным остается то, что он оказался автором столь же хороших рассказов и эпиграмм, что и Уайльд.
Манро был шотландцем, выходцем из семьи военных; высшие слои британского общества казались ему полностью исчерпавшими собственные силы. В то время как средний класс вызывал у него смех. Героями многих его рассказов являются молодые умные люди (или женщины), которые всегда берут верх над респектабельной публикой и откровенными посредственностями. Риджинальд и Кловис — герои его ранних произведений — стали первыми продолжателями традиции, положенной Уайльдом в образе Алджерона Монкрифа. Вот пример того, как Риджинальд описывает один неудачный день в гостях:
«Все куропатки убийственно похожи друг на друга; если вы промахнетесь в одну, то упустите остальных — об этом, по крайней мере, свидетельствует мой личный опыт. Занудные разговоры в курительной комнате о том, что я не смогу попасть в птицу с расстояния пяти ярдов, напоминали душераздирающее нытье, которое издают коровы, что есть сил отгоняясь от слепня и будучи уверенными в том, что тот их ужалит. На следующее утро я встал ни свет ни заря, — насчет последней я, впрочем, был уверен, так как в небе раздавалось пение жаворонка, а трава вокруг, казалось, была той же, что и прошлым утром, — затем разглядел–таки нечто, максимально напоминавшее очертание птицы, сократил положенное расстояние, насколько это было возможно, и расстрелял все свои патроны. Впоследствии мне указали на то, что птица была домашней; но это просто глупость, ведь после первых нескольких выстрелов животное просто озверело. Затем, понемногу затихая, оно в последний раз махнуло окружающему миру своей лапой, что позволило мне кликнуть сына садовника, который отнес добычу в холл, с тем чтобы перед завтраком каждый мог удостовериться в моих успехах. Завтракать мне пришлось у себя наверху. Смею предположить, что пища в тот день имела весьма нехристианский вкус. Согласен, что не к добру нести в дом перья убитого павлина; во всяком случае, уезжая из дома, я прочитал в глазах хозяйки весьма недобрый взгляд…»