— Ну, спокойной ночи.
— Спокойной ночи, мама.
Шурша фалдами юбки, мать проводила её до двери. Фая спокойно вышла из гардеробной, но, выйдя, стремительно побежала по коридору, повторяя вслух:
— Тоска… тоска… какая дикая тоска…
Обдувая подолом мраморную лестницу и мелькая по ступеням перламутровыми ноготками, она сбежала вниз, в дверях столкнулась с горничной, нёсшей полную вазу слив, они рассыпались и раскатились.
На аллее парка стояла открытая легковая машина, Фая села за руль и поехала. У ворот привратник спросил:
— Вы куда? Уже поздно.
— Открой. Мне. Ворота, — твёрдо, ставя точку после каждого слова и с угрозой в голосе сказала Фая.
Привратник посмотрел на неё с испугом, открыл ворота, и машина, взвизгнув, выехала на дорогу.
Маста с расстёгнутым воротом сидел за столом и, воодушевлённо дирижируя, что-то быстро записывал на нотную бумагу.
У общежития для нищих Фая остановилась и вышла из машины. Стеклянные двери, за которыми спал вахтёр, были заперты. Фая постучала. Вахтёр открыл один глаз и, не поднимаясь с места, спросил через стекло дверей:
— Чего надо?
— Пропустите.
— Не положено: поздно уже, — прохрипел он недовольным сонным голосом.
Фая вынула из кармана купюру, плюнула на нее и прилепила к стеклянной двери. Вахтер молча встал, открыл дверь, отлепил купюру и, ни о чём не спрашивая, дал ей пройти.
Идя по коридору, она слышала, как за её спиной, у туалета, громко ругались две женщины:
— Извините, мадам, но я вошла после вас в уборную — и всё сиденье было обоссано. Если вам неприятно это слышать, то мне ещё неприятнее на это садиться…
У знакомой двери Фая замерла и робко постучала. Ей никто не ответил. Она толкнула дверь и вошла.
— Ты!.. — отрываясь от листа бумаги, прошептал Маста.
— Да… — прошептала Фая, — погаси свет и раздень меня…
Ритмично жжихали косы: широким взмахом скашивая траву, Лара шла за бабкой и не отставала.
Солнце ещё не поднялось из-за стены Бункера, но свет уже проникал через решётчатый стеклянный купол, и туман над озером редел. Стрекотали кузнечики, в перелеске куковала кукушка, у воды квакали жабы.
Докосив ряд, бабка утёрла со лба пот и посмотрела на Лару. Лара прислушалась: вся округа была заполнена монотонным гулом.
— Бабушка, что это?
— Колокола гудят.
— Где?
— На том берегу, на монастырской колокольне. Звонить в них запрещено, вот они от скуки сами по себе и гудят.
— А ты в Бога веришь? — спросила Лара.
— Как не верить: что Бог, что человек — всё едино. Мы с Богом-то равны, — монотонно бормотала бабка, натачивая косу.
— Мы — в Бункере, а Бог — на свободе. Где ж равенство?
— В судьбе. У нас — своя судьба, у Бога — своя. Может, он своей судьбе тоже не рад, да деваться некуда. И тем же тоном добавила: — Ты на пяточку косы нажимай сильней, трава-то податливей и пойдёт.
Лариса несколькими взмахами косы докосила свой ряд, перевела дух и деловито спросила:
— А теперь куда?
— Вон на ту ложбинку, — махнула рукой бабка, и, положив косы на плечи, они пошли берегом.
— Нынче в лесу грибов много, примета плохая, не к добру, — говорила на ходу бабка.
Послышался конский топот: на белых лошадях скакали шаман и парень — оба смуглые, в набедренных повязках.
Шаман осадил лошадь и крикнул старой:
— Извини, спешу. Вечером загляну к тебе — дело есть.
И всадники повернули к лесу.
— С кем это шаман? — спросила Лара.
— С сыном. Нечто забыла? Сын у шамана — жених завидный, ладный. Могу сосватать.
— Ну что ты, бабушка.
— А что?..
— Да он ростом маленький…
— И маленькие на дорогах не валяются, и большие звёзд не хватают.
— Я же всё-таки училась…
— Училась. А что такое снег, дождь, ветер, знаешь?
— Нет. А что это?
— Сама не знаю. Хотела тебя спросить, думала, тебя учили? Чему же учили?
— Манерам.
— Давай поспешать, а то роса спадёт, — вздохнула бабка.
Родные места уже не казались Ларе ржавыми, она тоже вздохнула, хоть ещё и не радостно, но уже легко.
На растормошенную кучу мусора слетелись жирные мухари. Рядом с помойкой стояла грузовая машина, и мусорщики в лёгких портках и жёлтых жилетах на голое тело поддевали вилами и кидали в кузов плотно слежавшуюся гниль. Вслушиваясь в звучание своей органной пьесы, Маста с суровым спокойствием метал мусор, а видел изгиб её спины, вспоминал её беспокойный шёпот, её стон, содрогания, её прохладную шёлковую кожу.