Под тополями у чугунных ворот колледжа они остановились. Она заглянула в его чистые глубокие голубые глаза.
— С тобой уютно… у тебя такие родниковые глаза.
— Теперь мои глаза будут видеть только тебя. Приходи ко мне ещё.
— Непременно… — сказала Фая, зная наверняка, что больше она его никогда не увидит.
Сторож открыл ворота, и она пошла к парадному подъезду колледжа. Навстречу по аллее шла с чемоданом Лариса. Когда они поравнялись, Лариса, проходя мимо, отвернулась, а Фая опустила голову.
В дверях Фаю встретил секретарь, поклонился и подал конверт от Государя. Безразлично приняв конверт, она попросила приготовить ей ванну и через час вызвать такси.
7
Ему безумно хотелось взлететь. Он глубоко вздохнул, посмотрел на застеклённый купол Бункера и, раскинув руки, быстро побежал. Бежал долго, не чувствуя усталости, и только у стен монастыря перевёл дыхание и уже шагом спустился к озеру.
На берегу под ракитой сидел инок:
— Здорово, Маста.
— Здорово, Прохор, — ответил Мастодонт. — Ты что тут делаешь?
— Тебя жду.
— С чего ты взял, что я приду?
— Предчувствовал.
Маста сел рядом, разулся и, когда его горячие ступни коснулись прохладной мягкой травы, полной грудью втянул в лёгкие приозёрный воздух и прислушался. В заводи плеснулась большая рыба.
— Мне бы надо на молебен, а я здесь прохлаждаюсь. Нарушаю устав, — мрачно сказал Прохор.
— Ну и нарушай себе на здоровье, — подбодрил его Маста.
— Не ангельскую слышу речь, — ответил инок.
— Что? — не расслышал Маста, потому что опять прислушался к всплеску воды.
— Я говорю, что твоя жизнь — это сплошная тоска по жизни.
— Ты тоже в радости не купаешься.
— Радость — великое таинство, с весельем ничего общего не имеющее.
Они оба поднялись с травы и тихо пошли перелеском вдоль берега.
— Сегодня у меня спала прелестная девочка… — загадочно начал Маста.
— Ты хочешь сказать, что сегодня ты спал с девочкой? — перебил его Прохор.
— Нет. Я с ней не спал, но я в неё влюблен.
— Забавно.
— Эта девочка…
— Все девочки одинаковы, — опять перебил его Прохор. — И все они устроены примитивно.
— Ты знаешь, какая она!.. — мечтательно вздохнул Маста.
Прохор посмотрел на него пронзительными глазами и холодно обрезал:
— Есть такой закон: желание нельзя желать.
— Почему?
— Не сбудется.
— Что же нужно?
— Желание нужно знать. Но ещё лучше ничего не хотеть. Так-то, Маста.
— Почему ты никогда не называешь меня по имени, даже когда мы одни? Моё имя…
— Молчи уж. Твоё имя может стоить тебе жизни.
— Не понимаю: почему запретили музыку, почему разобрали все органы, почему перебили всех органистов. Объясни. Ты ж якшался в высших эшелонах, — быстро и нервно проговорил Маста.
— А почему ты не на помойке? Ты должен сейчас убирать мусор.
— У меня выходной. Говори. Ну, — с угрозой сказал Маста.
— Раньше я, как и ты, писал музыку, потом стал чиновником, теперь я монах, — с невозмутимым спокойствием ответил Прохор. — И вот что я тебе скажу: самая лучшая правда — это удобная ложь.
— Слыхал. Ты скажи мне… — преградил ему дорогу Маста и взял его за грудки
— Что я должен тебе сказать? — перешёл в наступление Прохор. — Я знаю то же, что и ты: из Бункера выхода нет. Бункер герметичен. И это наш удел. Единственное, что я мог сделать, — это выправить тебе документы мусорщика по кличке Мастодонт. — И вот благодарность.
Маста опустил руки и уже тихо сказал:
— Бункер расположен на берегу моря, за Бункером — гора, а за горой другая жизнь…
— Какая другая?
— Вольная…
— С чего ты взял?
— Люди болтают.
— Враньё…
— Тут мне намедни покойная мать приснилась.
— Покойник снится — поминанья требует.
— Будто я убегаю из Бункера, за мной погоня: стрельба, крики, лай собак. А мать в стороне стоит, точно наблюдает. Я петляю по задворкам, подворотням — следы заметаю, а сам уж на измоте. Задыхаюсь, сердце колотится, а всё бегу ног не чуя. И очутился в запретной зоне — у стены Бункера. Ночь. Тьма-тьмущая. Слышу только рёв моторов. Огляделся — а я в огромном тоннеле. С зажженными фарами идёт тяжёлая техника. Чтоб не заметили, я прижался к стене. Точнее, размазался по ней, как масло, и рукой нащупал проём. Я туда свернул. А это то ли шахта, то ли коридор. Я иду по нему, иду, а он всё сужается. Я уже боком продвигаюсь, а он всё уже и уже, совсем как расселина стал. А впереди — свет, прохладой тянет. Я протискиваюсь вперёд — стены сдавливают всё сильней. Подкатило удушье. Последнее усилие — и я на берегу моря! От радости я заорал что есть мочи, рванул по кромке воды, задрал голову, раскинул руки. Простор! А вокруг — ни души. Я один. И волны плещут. А чего мне тут одному-то делать? Жутко стало. Прохлада сжала глотку, точно тисками, — и не отпускает, хуже расселины. Я подумал: «Скорей назад. К своим. В Бункер». Бросился к шахте, а самое узкое место чем-то плотно заткнуто. Я стал это что-то ощупывать, и… это была ещё мягкая, но уже мёртвая рука моей матери. Значит, она пошла за мной и погибла. Я отпрянул. От ужаса, что проход перекрыт трупом моей матери, я завопил, зарыдал и… проснулся в холодном поту.