Пахомов оцепенел. Не ослышался ли он? Путёвка в Болгарию? В другую страну? Да это же как на другую планету! Из его родственников за границей был только дядя Женя - два года отслужил в Венгрии. Потом рассказывал, что у них там продают отдельно куриные ноги и крылья. Очень он был поражён этим фактом. Привёз оттуда разного шматья, а Пахомову подарил коробку югославских конфет. Конфеты были приторные, холодили рот, и Пахомов долго удивлялся, почему они такие невкусные - зарубежные ведь!
- Я запишусь, - сказал он Белякову, когда они вышли из школы. - А ты?
- Не, - покачал тот головой. - Буду лазер собирать. Не хочу отвлекаться.
- А чего тут отвлекаться?
- А ты думаешь, записался и всё? Надо ж готовиться. Фиг знает, что там спросят, на этом конкурсе.
Пахомов задумался.
- Ну а как ты соберёшь этот лазер? По-твоему, это так просто?
- А чего сложного-то? Я почитал в "Энциклопедии техники". Можно двумя способами: как гиперболоид - собрать луч от источника на зеркальной поверхности - и настоящий, с кристаллом. Этот кристалл облучается вспышкой и пускает луч, а с другого торца стоит зеркало. Я уже и конденсаторы начал искать, чтобы подавать напряжение на лампочки. Можно ещё от солнца запитывать, если конденсатор на основе германия. Спилить у него верх корпуса - пойдёт ток...
Пахомов слушал краем уха, не вникая в смысл. К механизмам он всегда был равнодушен, хотя, как и многие, выписывал журнал "Юный техник" (там печатали фантастику). Голова его была забита Болгарией. Подумать только - путешествие за границу! Не сон ли это?
Он Болгарии он знал только то, что там есть море и Тодор Живков. В новостях иногда сообщали, что Живков "посетил Москву в дружественным визитом", причём, неизменно указывались все, кто встречал его в аэропорту. Пахомов не помнил их имён, кроме одного, которое всегда шло последним и почему-то произносилось целиком: "Эдуард Амбросьевич Шеварнадзе".
Расставшись с Беляковым на углу Школьной и Северной, он помчался домой, бросил там ранец и, не переодеваясь, ринулся на работу к матери - поделиться новостью. Мать работала в старом двухэтажном бараке с металлической табличкой у входа: "Южно-якутская геологоразведочная экспедиция". Путь туда занимал полчаса, но Пахомов проделал его за двадцать минут. Прибежал распаренный, взлетел по продавленным деревянным ступенькам.
- Мама!
Две тётки, сидевшие за соседними столами, подняли на него глаза. В комнате висел запах картона и пыли. Через стену доносился резкий мужской голос:
- А вы ему так и скажите! Нет, мне этого говорить не надо. Я это и без вас знаю. А вот ему - скажите. Что? Да, именно так, слово в слово...
Матери в комнате не оказалось. Пахомов в растерянности обернулся к тёткам.
- Мама вышла, - пояснила одна из них, рыхлая, с ярко накрашенными губами. - Сейчас вернётся. Ты посиди, подожди.
Пахомов присел на скрипучий стул, стащил с головы вязаную шапку и уставился в окно. По ту сторону заснеженной дороги громоздился точно такой же барак, на втором этаже которого, под окнами, висели авоськи с продуктами. Внизу, у огромной трубы теплотрассы, почти касавшейся металлическим брюхом сугробов, ошивались двое мальчишек в ушанках и коротких пальто: один сидел на трубе, постукивая по ней пятками, а другой опёрся о неё локтями и елозил ногами по снегу.
Пахомов перевёл взгляд на стократ уже виденную физическую карту Якутии, висевшую на стене, посопел, грызя замёрзший край рукавицы, затем встал и направился в коридор. Но выйти он не успел - прямо в дверях столкнулся с матерью. Та разговаривала с Карасёвым, отцовским знакомцем, чьи дети (сыновья-двойняшки) учились на класс младше Пахомова (хотя были его ровесниками). Пахомов дружил с ними - обменивался книжками и марками, играл в казаков-разбойников. Карасёв был человеком с достатком: работал директором ресторана и единственный во всём посёлке имел видеомагнитофон. Ещё у него в квартире висел большой настенный календарь с иероглифами - то ли японский, то ли китайский: на больших глянцевых листах переливались яркими красками зелёные горы, домики с вывернутыми крышами и красивые женщины в цветастых длинных платьях.
Мать говорила Карасёву, сжимая в правой руке целлофановый пакет с конфетами:
- Да-да, до встречи, Александр Иванович. Спасибо за конфеты. - Она наткнулась спиной на сына и ойкнула: - Володя? Ты чего тут?
Пахомов, потирая нос, мрачно глянул на Карасёва.
- Здрасьте!
Тот осклабился, подмигнул ему и застучал подошвами меховых ботинок по лестнице. Он был высокий и грузный - казалось, ветхая лестница не выдержит его веса и рухнет.
- До свидания, Людмила, - крикнул он снизу, исчезая за поворотом.
Мать погладила сына по голове.
- Нас в Болгарию посылают! - выдохнул Пахомов. - Вернее, конкурс будет. Кто выиграет - поедет.
- Да ты что? - восхитилась мать.
- Да! Можно, я буду участвовать?
- Конечно!
- Спасибо!
Он начал взахлёб рассказывать ей о конкурсе, а мать ласково смотрела на него сверху вниз и улыбалась.
- Тебе, наверное, почитать что-нибудь надо о Болгарии, - сказала она.
- А что? - спросил Пахомов.
- Ты зайди в библиотеку и скажи: "Мне надо что-нибудь о Болгарии". Тебе подберут.
Пахомов шмыгнул носом.
- Тогда я прям сейчас туда и пойду.
- Погоди, куда понёсся? Вот возьми.
Мать достала из пакета несколько конфет и высыпала ему в подставленную рукавицу. Пахомов обалдел. Это были "Каникулы Бонифация". Он их пробовал два раза в жизни, на Новый год.
- Только не ешь все сразу, - улыбнулась мать, поправляя ему шарф.
- Ага, - кивнул Пахомов.
Он развернул одну конфету, сунул её в рот, остальные ссыпал в карман.
- Ну беги, - сказала мать, и крикнула вдогонку: - Суп разогрей. В холодильнике. Только смотри, чтоб не выкипел.
Пахомов вылетел на улицу и, жуя конфету, припустил вдоль теплотрассы. Тягучая пастила таяла на языке.
- Здрасьте! - выпалил он, вваливаясь в библиотеку. - Мне нужно что-нибудь о Болгарии.
Библиотекарша - тонколицая, худая, с химической завивкой - оторвалась от журнала с картинками женщин в вязаных кофтах, неторопливо произнесла:
- Не надо кричать. Что именно о Болгарии?
- Не знаю. У нас конкурс будет про Болгарию. Вот мне и нужно что-нибудь.
Вздохнув, та лениво поднялась и ушла за деревянные стеллажи, заставленные потрёпанными книгами. Долго возилась там (Пахомов успел сопреть в своём пальто), потом принесла какую-то тонкую книжку в мягкой обложке. "Наши друзья сентябрята", - прочёл Пахомов. Под заглавием вышагивали радостные дети в красных галстуках.
- Это о Болгарии? - усомнился он.
- О Болгарии.
- Тогда я её возьму. Спасибо!
Он жил на улице Островского - единственной в посёлке, застроенной панельными пятиэтажками. Окна торцевой квартиры на четвёртом этаже смотрели на угольную ТЭЦ, дымившую по ту сторону огороженного катка. Широкие подоконники были заставлены горшками с буйно разросшейся зеленью. Её сажал отец, мечтавший о собственном саде. Иногда, где-то раз в полгода, среди этих зарослей набухала маленькая оранжевая помидорина, которую отец торжественно преподносил Володьке. Помидорина была не больше вишни, она лопалась во рту, растекаясь кисловатым соком.
Пахомов поставил суп на газовую плиту и включил телевизор в большой комнате. По первой программе шёл урок французского, по второй пел какой-то хор. Володька оставил хор и углубился в книжку про сентябрят.