Присутствующие встали, поприветствовали главного редактора, тот слегка кивнул, не глядя ни на кого, и прошёл к своему пустующему месту во главе стола. Остальные вновь сели за стол, ожидали, когда Вениамин Михайлович откроет речью собрание. Корнильев сидел весь побледневший: десять минут назад он горел в нетерпении увидеть Сурикова, ные же, лишь взглянув на него, захотел вернуть время вспять и сидеть в ожидании у окна хоть вечность: так неприятен стал для него весь вид, облик главного редактора. Перебивая волнение, зная, что речь пойдёт о новой книге, Дмитрий Васильевич незаметно заламывал пальцы на руках, предчувствуя заранее нехорошее, старался не вникать в суть разговора, когда несколько голосов один за другим вторили свои мысли.
- Дмитрий Васильевич, - раздался резкий, громкий голос Сурикова и Корнильев вздрогнул всем телом, точно приговоренный к казни, взглянул в сторону главного редактора, - я ознакомился с вашей первой книгой, правильнее назвать - брошюрой; с точки зрения этнографии и истории ваш труд весьма полезен, но сам язык повествования, или как то можно выразить - стиль письма скудноват для публикации. Возможно после, если вы соизволите поработать над книгой ещё и ещё, редакция согласится выпустить её в тираж, но пока что... Я могу пойти вас навстречу, ежели вы располагаете достаточными средствами. Не обессудьте, поймите и моё положение: нынче времена тяжелые, издательства терпят убытки, писателей и авторов много, а денег мало. Сейчас мы вынуждены отказывать если не всем, то большинству, не смотря на то, что рукописи в достаточной мере интересные и написаны талантливо.
"А когда у издательств не бывали тяжёлые времена?" - хотел воскликнуть было вслух Корнильев, но осёкся: первые предчувствия ещё в дороге не обманули его - это был отказ, хотя и завуалированный в поток красноречивых слов.
Члены комиссии сидели в полном молчании, никто уж не смел вымолвить ни фразы. Суриков Вениамин Михайлович с чувством выполненного долга вытер носовым платком мокрый лоб и откинулся на спинку стула. Собрание было окончено.
В прохладном коридоре, куда все вышли не спеша, обескураженного, разочарованного Корнильева нагнал Царин Андрей Викторович, он отвёл его в сторону - подальше от посторонних глаз, шепнул на ухо:
- Не падай духом. Этот напыщенный индюк Суриков считает себя вершителем судеб, но есть еще один способ...
- Какой? - Дмитрий Васильевич, весь во внимании, поддался вперед, былая надежда вновь вернулась к нему.
- У тебя, я слышал, от отца досталась типография, что выпускала в своё время книги и журналы; особым успехом пользовался "Иртыш", не так ли?
- То прошлое. Типография вот-вот прекратит своё существование, мы распродаём последний номер научного журнала, а дальше, мне кажется, предстоит распрощаться с ней, ибо денег уже не осталось.
- Но ты можешь издать книгу в собственной типографии, а уж с деньгами я помогу - у меня есть человек на примете. Только прибыль с продаж - поровну.
Царин заметил на лице Корнильева смущение, в карих глазах читалось недоверие, и чтобы приободрить, Андрей Викторович призвал на помощь всё своё ораторское красноречие, всё знание литературного-издательского дела, он мог убедить незадачливого писателя в правильности рискованного шага, после чего, довольный самим собой, похлопал дружески Дмитрия Васильевича по плечу, предложил спуститься на первый этаж к обеду.
Отобедав в столовой главного редакционного дома, откланявшись со всеми, Корнильев нанял экипаж и отправился в торговую лавку. В лавке он самолично проверил товар, сверил счета, обнаружив пропажу мешка сахара. Перепуганный работник осенял себя крестным знаменем, клялся всеми святыми, что не только мешка, но даже горсти не крал. В конце, после долгих препирательств и поисков недостающий мешок нашёлся в кладовой: при отгрузке товаров о нём забыли и не записали в расчетную книгу. Дмитрий Васильевич почувствовал вину перед работником и злость на самого себя - Сурикову Вениамину Михайловичу он ничего не сказал против, а на малограмотного работника накричал без вины. Горя от досады, с тяжёлым камнем на сердце, Корнильев оставался в лавке до закрытия торговли и отправился домой уже затемно.
- Вот потому я опоздал к ужину. Как видишь, столько дел.