- Дмитрий Васильевич, позвольте обсудить с вами важный, трепещущий вопрос, - графиня отставила чашку с недопитым чаем, добавила, - речь пойдет не о ваших делах, а о детях, так рано потерявших мать.
- Разве моим детям грозит опасность? - резко спросил Корнильев, сделав особое ударение на слове "моим".
- О, помилуйте, Дмитрий Васильевич! Вы весьма умный и дальновидный человек, прекрасно осознающий собственное положение, кое весьма шаткое.
Корнильев скривил губы в подобие улыбки, его забавляла и в то же время злила новая манера Евдокии Петровны изображать из себя высокосветскую даму, которой она не являлась по рождению, но которой она желала быть после замужества. Мещанка во дворянстве, - про себя назвал он её, вслух же подыгрывая начатой его плохой игре. Дабы хоть как-то сгладить обстановку, проговорил весьма учтиво и даже искренне:
- Не желаете ли ещё чаю?
- О, нет, спасибо. Однако, мне приятно ваше гостеприимство и мне нравится ваш дом.
- Весьма благодарен вам за сие слова, - ответил Корнильев, не догадываясь, куда она клонит.
- От наших с мужем друзей, - графиня резко оборвала похвалу в свой адрес, решив тем самым поставить все точки над "i", - мы слышали, будто вы погрязли в непомерных долгах перед Цариным и ни сегодня завтра лишитесь этой усадьбы, а также купечества. Признаться, для меня данная новость как гром средь ясного неба. Царин весьма неприятный тип: мелочный, жадный, лицемерный, мне он сразу не понравился, как только я его раз увидела. И как вас угораздило связаться с ним?
- Царин помогал мне с изданием книг и книги имели довольно неплохой успех.
- Дмитрий Васильевич, ну мы же с вами взрослые люди и прекрасно знаем, что ваши доходы не покрыли расходы даже наполовину, а вам, я слышала, пришлось ради собственной мечты заложить дом...
- К чему вы клоните, Евдокия Петровна? - спросил, сдерживаясь от крика, Корнильев и дабы скрыть нарастающее раздражение, заходил по комнате. видеть графиню он не мог.
- От вас мне ничего не надо, но пожалейте хотя бы детей.
- Какое отношение имеют Василий и Мария к моим злоключениям? Неужто они голодают, живут в лишениях?
- Нет, пока нет... Но могут вскоре остаться на улице, когда кредиторы заберут усадьбу в счет долга, и в том виноваты будете вы.
- Послушайте, графиня! - воскликнул Дмитрий Васильевич, перейдя на французский язык. - Я терплю вас, потому что вы моя гостья, но имейте хоть толику сочувствия, когда речь заходит о моих детях. Василий и Мария есть отрада моя, единственное тепло и смысл в этой жизни, и никто не смеет забрать их у меня!
Евдокия Петровна встала, надев на голову французскую шляпку, на руки перчатки, еще раз взглянула на Корнильева, стоящего с понурой головой, проговорила:
- Ну что же. Поживем - увидим. Благодарю за чай.
Проводив гостью до ворот, Дмитрий Васильевич вернулся в дом - в ту самую комнату, ставшей тихой гаванью в череде последних событий. Мысли об Екатерине Ефимовне вновь окутали его приятной-грустной пеленой; только потеряв её, он понял, как дорога она была ему и как сильно её любил. Он сел в кресло - то мягкое кресло у окна, призадумался. Думы его прервал Вася. Мальчик осторожно пробрался в комнату, приблизился к отцу. Корнильев взглянул на сына, по лицу мальчика катились крупные слёзы: кто же мог догадаться, что Вася всё то время стоял в тени и подслушивал разговор между Дмитрием Васильевичем и графиней, детским сердцем своим опасался, что в скором времени её слова окажутся правдой. Не дожидаясь вопроса, мальчик бросился к отцу на шею, обнял его, прижался всем телом к любимому-родному человеку. Комнату огласил безудержный детский плач, мальчик рыдал навзрыд, не мог остановиться, высказать накопившееся внутри горе - по-детски наивное, искреннее.
Дмитрий Васильевич как мог обнял сына, прижал к своей груди, приглаживал его волосы рукой. Почему и отчего плакал мальчик, не спрашивал, но внутри догадывался об истинных значениях сих слёз.
Выплакавшись вволю, весь покрасневший, Вася успокоился, время от времени всхлипывая в конце. Когда он смог говорить, то, взглянув отцу в глаза, промолвил:
- Папа, я... Я не хочу, не хочу уезжать из этого дома, не желаю жить у Евдокии Петровны. Мне хочется остаться с тобой, здесь.
Его маленькое, тонкое тело вновь сотрясли рыдания, он плакал сильнее прежнего, но старался говорить сквозь слёзы:
- Папа, не велите ей забрать нас. не пускайте её в наш дом.
- Я не отдам вас никому. Никому, - шептал Дмитрий Васильевич, крепко прижимая сына, а у самого внутри - в груди опалило что-то жгучим пламенем, причинив и без того горькие страдания.