Отогнав тёплые воспоминания, лёгким покалыванием захлестнувших её душу, Екатерина Ефимовна ещё раз оглядела себя в зеркало, едва заметным касанием поправляя широкий подол темно-красного платья, надела на голову белый чепец с французским кружевом - купеческие жёны и дочери до сих пор хранили дань русской традиции, предпочитая сарафаны заместо европейского платья, и лишь немногие, кто имел высокое положение и деньги, позволяли себе следовать пришлым веяниям, как то: наряды по французской моде, чепцы и шляпки заместо широких расписных платков. Корнильевы же, являясь не только купцами, но по большей части людьми образованными, связанные с просвещением этого края - вдали от светской столичной суеты подчеркивали статус семейного благополучия заграничным одеяниям, но корнями верные русским традициям.
В распахнутое настежь окно влетела черно-жёлтая пчела, покружилась по комнате, с жужжанием уселась на разросшуюся яркими красками азалию, цветущую в глиняной округлой плошке с причудливым орнаментом, посидела на цветке какое-то время и также неожиданно как влетела вылетела вон - на свет, в зелёный благоухающий сад. Где-то там, среди липовой аллеи, выходящей к воротам, раздались детские голоса. Екатерина Ефимовна с блаженной улыбкой выглянула в окно, ладонью козырьком загораживаясь от жарких лучей, боясь испортить загаром белоснежную кожу. В саду мелькали две маленькие детские фигурки, затем донесся пронзительный собачий лай. Женщина вобрала в лёгкие побольше воздуха, крикнула в сад:
- Вася, Машенька, идите мойте руки и завтракать, и проследите, чтобы Бони не вытоптал бы мои клумбы.
С чувством достоинства, как то свойственно хорошим матерям, она спустилась вниз, заглянула на кухню, где в жару и паре стряпала служанка - полноватая, невысокая старушка пятидесяти лет, которую звали Агриппина Тихоновна, и которая досталась Екатерине Ефимовне с замужеством вместе с приданным. Агриппина Тихоновна знала её с самого рождения, она была её няней, ныне - верная прислуга, служащая в доме Корнильевых не по долгу службы, а по зову сердца - с материнской заботой, уютной теплотой.
Войдя на кухню, Екатерина Ефимовна ощутила знакомые с детства, родные запахи утренней трапезы, но, отогнав ностальгические чувства в глубину сердца, повелела накрыть на стол, после чего вновь поднялась на второй этаж, шурша при ходьбе нижними юбками. Она приблизилась к двери, осторожно постучала.
- Войдите, - раздался мужской голос.
Женщина опустила ручку и уверенным шагом прошла в широкую комнату - рабочий кабинет супруга; стены были оклеяны красно-зелеными обоями итальянской работы, резная дубовая мебель - шкаф, набитый книгами - библиотека, доставшаяся в наследство от Василия Яковлевича, большой стол, где в полном беспорядке лежали документы, блокноты, газеты, но хозяин сего места, казалось, ничего подобного не замечал, склоненный над чистым листом с пером в руке. Как только супруга подошла к столу, Дмитрий Васильевич отвлекся от задуманной работы, многозначительно посмотрел на Екатерину Ефимовну.
Дмитрий Васильевич Корнильев был человеком невысокого, ближе к среднему, роста; не смотря на чёрные волосы и карие глаза, в его чертах тяжело угадывалась монгольская кровь, смягченные тонкими славянскими линиями, и всё же дед оставил в своем потомке частичку себя - и это всё: восточные глаза, чуть выступающие скулы свидетельствовали о далёких степных предках. Закутанный в немецкий шёлковый халат, Дмитрий отложил перо, спросил:
- Ты пришла звать к завтраку? - и как бы в подтверждение собственных слов взглянул на часы.
- Ты так занят работой, что забываешь обо всём на свете, - с наигранной строгостью ответила она и, не удержавшись, улыбнулась той красивой, белозубой улыбкой, которая пленила когда-то Дмитрия.
- Прости мою забывчивость, но разве тебе не ведома важность сего труда, над которым я кроплю день и ночь?
Купец посмотрел на супругу взглядом, полного любви. Он верил, доверял ей как самому себе, ибо лишь благодаря её безграничной, терпеливой поддержки он принял на себя дело отца как в торговле, так и в научной-познавательном поприще. Если говорить уж о Дмитрии Корнильеве, то это был человек тонкого ума и одухотворённой культуры; всегда несколько замкнутый, большую часть времени молчаливый, со взором, устремленного вдаль, он сохранял душевное благородство и внутреннюю силу духа. Благодаря образованности, уму он с помощью незаурядной, мудрой жены смог построить, преобразить родное гнездо, отличающееся безупречным вкусом и богатством, разбить вокруг прекрасный сад, где в летнюю пору все они укрывались под сенью благодатной тени деревьев, дыша цветущими кустами роз, падая мысленно в тишину, в которой слышалось дыхание ветерка да ласковое пение птиц.
Корнильевы счастливо жили в большом доме, вдали от городской суеты. Екатерина Ефимовна ловко управляла хозяйством, занималась воспитанием детей. Как обычно - и в этот летний день тоже она с легкой улыбкой на устах звала всех к завтраку. На красивых тарелках, согласно обычаям богатых родов, подавался пирог - вкуснейший, такой, что таял во рту, к нему непременно в изящные фарфоровые чашки разливался чай, отдельно подавался турецкий кофе - Дмитрий Васильевич не любил пить по утрам чай, оставляя его душистый, чуть терпкий вкус на вечер. Утолив голод, Корнильев поспешно засобирался по личным, весьма важным делам; для таких случаев он надевал европейский костюм, дабы выглядеть в глазах избранных в комитете респектабельным. Екатерина Ефимовна помогала мужу собраться, но в дверях остановила его взглядом, полным укора и искренней мольбы, немного опешив, но спросила:
- Ты вернешься к обеду?
- Как карты лягут, - пожав плечами, ответил тот, - на сегодня запланирована важная встреча с редакционной комиссией, во время которой будет решаться судьба труда моего, над коем я кропил столько дней.
- А после? - не унималась Екатерина Ефимовна, от напряжения щёки её залились румянцем.
- А потом следует заехать в лавку, сверить-перепроверить счета и прибыль от товара. Тебе же ведомо, как тяжко стало в торговом деле и положение моё шаткое.
Она вздохнула, хотела еще что-то сказать, но вовремя остановилась. Перекрестив мужа перед уходом, только и могла что промолвить:
- Ступай с Богом.
Дмитрий взял её нежную руку в свою, поцеловал и решительным шагом вышел из дома. На веранде сын и дочь что-то рисовали, маленькая Маша: вся перепачканная, но безмерно счастливая, защебетала нежным детским голоском, показывая отцу нарисованное нечто непонятное, но яркое:
- Папочка, смотрите, я наш дом нарисовала.
- Молодец, Машенька, - Корнильев склонился над дочерью, коснулся губами её густых черных волос, - прости, но мне нужно спешить, а после я всё погляжу.
Его сердце ёкнуло на миг: сейчас как никогда ему захотелось остаться под сенью родных чертогов, еще раз повозиться с детьми, умиляясь их по-младенчески глупой болтовне, отвлечься-убежать от рухнувших враз проблем, но дела не могли ждать и вместо мирной семейной беседы он вышел за ворота и сел в заранее присланный экипаж. Дорогой - до самой типографии, Дмитрий Васильевич раздумывал над своей пламенной речью, с которой должен выступить перед членами городской редакционной комиссией, и когда мысли эти пролетали перед мысленным взором, внутри начинало дрожать от волнения: как скажется то на будущем его книги? Что ответит на его мнение профессор по культуре и этики многоуважаемый Царин Андрей Викторович? А как захочет ли сотрудничать с ним главный редактор Тобольска - человек старой закалки и крутого нрава: сколько писательских трудов сгубил он одним-единственным словом "нет"?
"Нет, не стану думать ни о чём, иначе сойду с ума", - осенил самого себя Корнильев, мирно покачиваясь в такт колёс, прыгающих по неровной узкой дороге.