Долгое время одним из самых тяжелых воспоминаний, касательно моего болезненного детства было воспоминание о том, как мать оставила меня, больную пиелонефритом (воспитательница забыла меня в песочнице в октябре) в больнице одну, а мне было всего лишь три годика, и мне было очень страшно и больно, когда вокруг были незнакомые люди, делающие мне ввод подкрашенной жидкости в вены советскими толстыми иголками в маленькие детские ручки…
Мать навещала меня, но часто бросала меня во время тяжелой процедуры, как раз, когда мне нужна была ее поддержка, и куда-то убегала -- то ли на работу. то ли по своим другим делам, а я плакала и кричала, как резаная, меня не могли заткнуть. Когда со мной не могли ничего сделать врачи, они меня привязывали к стулу для процедур, которые хотели сделать, а я настолько боялась, что не прекращала орать, эти привязывания меня вовсе не успокаивали, наоборот, я это воспринимала, как какие-то пытки. Я беспрерывно кричала: «Мама! Мама!..» Когда присутствовала на такой процедуре мать, то она была недовольна тем, что я ору и плачу. Мне надо было, чтобы она держала меня за руку. В итоге, так как я вырывалась, мне искололи все вены на руках, и остались только вены на тыльной стороне ладони -- подкрашенную жидкость мне вводили в них. Я жутко плакала -- мне было больно и неприятно. Мне казалось, что злые врачи меня не только пытают, но и делают надо мной жуткие эксперименты… Долгие годы потом я шарахалась от врачей.
Матери запомнилась ситуация, когда я, после процедур, шатаясь, полупьяная от лекарств, уставшая, с ней за руку, увидела в коридоре бородатого врача в окружении медсестёр или, может быть, практиканток, которые о чём-то оживленно беседовали, и, показывая на него пальцем, громко спросила: «Мама, это - Ленин? Медсёстры со смеху чуть не попадали. Я верила в дедушку Ленина, ведь были 80-е, и думала, что он до сих пор существует, аи я не знал даже, что он умер много лет назад. В 80-е все еще были очень популярны детские книги про Ленина, его детские годы, арестантские байки, общение с детьми… Для меня он был кем-то вроде доброго Дедушки Мороза.
Мать говорила, что очень часто возила меня по больницам в ближайшие мелкие города, и в более крупный, т.к. медицина в городе считалась лучше, чем в селе, но все было, на мой взгляд, в восьмидесятые везде одинаковым.
Мать бросала меня в больнице, сама уходила по своим делам. Я орала, как резаная, когда мне пытались взять кровь из вены – после пиелонефрита боялась этого больше всего на свете! Мать возила меняя на 4 операции на глаза (врачи почему-то решили, что у меня скрытое косоглазие, хотя, у меня его нет и не было, и нет ни одной фотки из детства, где глаза бы косили или хоть чуть неровно смотрели). В итоге мне сделали бессмысленные операции, которые все являлись сплошь врачебными ошибками, в результате которых мне повредили мышцу глаза (он до 38 лет «отъезжал» влево, если расфокусировать взгляд расслаблением мышц), а во втором глазу забыли нитку, пришлось снова резать, доставать.
Мать во всех этих поездках меня упрекала, а себя хвалила: мол, какая она хорошая и заботливая мать, и какая я, не ценящая все, что она для меня делает, дочь.
Также мать считала, что я специально болею, чтобы позлить ее, а также – что меня «преследует злой рок», поскольку со мной часто что-то да приключалось.
Происходило, например, следующее:
- однажды я лежала на полу в ногах у матери (та сидела на моей кровати, что-то пришивала, вроде, пуговицы), а я лежала, смотря в потолок. Внезапно с потолка оторвался кусок побелки с синькой и упал мне прямо в глаз! Глаз мгновенно зажгло, я закричала и заплакала (было мне лет 10). Мать с ненавистью посмотрела на меня, заругалась, схватила меня за руку и потащила в ванную, чтобы отмыть мой ярко-синий, горящий болью глаз;
- при скандале с матерью у меня поднималась ужасная температура и сразу начиналась ангина. Именно ангина. После полного прекращения общения с матерью (после 37-ми лет), я перестала болеть этой детской болезнью. Например, мы всегда ругались в поездах. Невозможно было с ней не ругаться в поездах! В самолетах меня рвало (виноваты те аварии, в которые мы попадали с родителями на машине – мой вестибулярный аппарат плохо работал), в машинах меня тоже укачивало и рвало, особенно сильно, если выпью клубничный морс перед поездкой. Поэтому оставались поезда. Но в поездах мать постоянно одергивала меня от общения с пассажирами («ты меня позоришь»), от сидения у окна («простынешь»), от того, что на мне мало одежды («надень свитер и закрой окно – продует»), от того, что я мало ела (или много)… в общем, от всего подряд. Когда мы ехали как-то раз в город Новосибирск (двое суток по осени), мне было 15, а матери, соответственно, 37, мы сильно повздорили, до скандала, и я к ночи почувствовала себя очень плохо. Оказалось, у меня температура подскочила под сорок, всю знобило, болели кости, развилась ужасная ангина. Голос пропал. Я лежала на полке с мрачными мыслями и в мрачном расположении духа, а сидящая рядом женщина представилась экстрасенсом и сказала мне, что это я виновата, что заболела – если б не ругалась с матерью, то ангины б не случилось (просто «Капитан Очевидность»! Не нужно быть экстрасенсом, чтобы понять это), и что нам обязательно надо помириться.